РОМАНС

Мне нечего сказать: я умываю руки.
Влезаю на окно и в форточку курю.
Покуда мысль моя с пером моим в разлуке,
со спичкою в горсти я равен фонарю.
Светить тебе в ночи, колючий дым вдыхая,
не в силах обогреть, но предлагая путь -
вот все, что я могу. Тебе гремят трамваи,
и линии судьбы все так же рельсы гнут.
Не спорю ни о чем. Тебе знакомо - это? -
когда в груди одно: сгущающийся дым.
Я не люблю слова, когда перед рассветом
я только пустотой молчания храним.
Перепишу дневник, перезабуду имя,
аллею, листопад, знакомый двор - углом.
Пусть будут небеса и улицы - пустыми,
молчанье - о тебе, и спичка - фонарем.

* * *

В Междуречье наречий
"никогда" и "навечно"
я тобою забыт, как игрушка из детства,
тростниковый кораблик в ладонях Евфрата,
вавилонская башенка, что из песка -
смыта Тигра (звериною желтой) волною,
облака надо мною,
качнется земля
понесет мою грусть тростниковый кораблик.

* * *

Просыпайся, когда засыпаю, и сниться начни.
Прочитай по ладони,
                                по линиям станций подземки:
в этом мареве звезд мы - нигде, никогда.
                                                        И - ничьи
безъязыкие псы тебе тычут носами в коленки
дорогое тепло. Это я их по миру послал:
им не зрима черта между явью и сном -
                                                   всюду стужа.
В снежный парк с почернелой скамейкою
                                                    горький оскал
принесет и алчбу, и сердечную жалобу ту же.
Накорми эту страсть,
                                  пусть лежалую корку грызут -
пусть гоняют друг друга,
                                  пусть ссорятся зло и грызливо.
Не суди эту боль, если грязной ее назовут -
все иначе! Иначе!
А боль - никогда не красива!
Две изнанки Луны!.. Как ни горько,
                                               но будем честны:
мы - взаимные сны, так что встретиться
                                                       - невероятно.
Выйдешь в парк, а вверху среди звезд
                                                беспризорные псы
убегают в любовь... Но никто не вернется
                                                                обратно.

* * *

В лужах плавают листья, лавируя в них
                                                               на манер
многовесельных римских торговых,
                                                               военных галер.
И трава зеленеет, как юная роща платана:
здесь находятся Лидия, Пелопоннес,
                                                               Экбатана.

Муравьи, составляя центурии, носят труху.
Я стою над разлившейся лужей. Я здесь,
                                                               наверху,
как Юпитер, которому служат они суеверно.
Я себя ощущаю божком. Это глупо и скверно.

Я б хотел, Цицероном возникнув
                                                               на форуме их,
рассказать то, что мир больше Рима,
                                                       и восемь седьмых
из того, что достойно хвалы и высокого слога
за границей империи. Я бы повел от порога

вереницы судов, экспедиции воинов и,
может быть, мы нашли бы края
                                                   сопредельной земли,
где меняются мысли,
                                      где шире черта горизонта,
где ни принцепса нет, ни раба,
                                                    ни врага, ни архонта.

Но опять холодает, и осень вступает в права,
надо мной шелестят облака,
                                                     словно та же трава.
Поздно что-то исправить. Смеркается.
                                                      Грустно и поздно.
Я стою на ветру:
                            сверху смотрят осенние звезды.
Этот пристальный взгляд мне знаком,
                                    мой высокий подельник.
Вороши подо мной, надо мной
                                          и во мне муравейник.