* * *

Я сверчок.
И шесток свой блюду,
Благо, он не в последнем ряду.

И противлюсь, когда норовят
В отдаленный загнать меня ряд.

А тем паче, загонщик когда,
При всей прыти, балдою балда.

И понять не способен пока
Ни себя, ни шестка, ни сверчка.

ПРОБУЖДЕНИЕ ГУЛЛИВЕРА

Лёг вздремнуть – и повязали, опутали:
Ишь, гарцуют как по мне, по всему!..
Инороден Гулливер в Лилипутии,
Вот и должен умереть посему.

И затушат ведь огонь моей удали –
Ну, да ладно, почудесил сполна!..
Жалко только умирать в Лилипутии –
Не по мне она, такая страна!..

* * *

Друг в больнице. Зайти недосуг.
Может, завтра? Нет, лучше в четверг...
Вот уж точно, я сука из сук:
Друг в душе моей как-то померк.

Заслонили его суета,
Утвержденье своей правоты,
Каждодневная мука листа,
Ну, и ты, малолетка, и ты...

* * *

Когда я был относительно чистым мальчиком,
Но уже вопросила судьба с подковыркой,
Я просил у Бога: “Одари калачиком,
А не его дыркой!”

То ли глух наш Бог, то ли глух мой голос,
Но не шибко балован я калачами.
Ну, так сам виноват –
                                    постигать стал Логос,
А когда за это кого привечали?!..

Из калачных дыр моё небо скроено,
Но зато я сам – калач тёртый.
Бог с тобой, Бог!
                                    Не настолько скромен я:
Мол, в калашный ряд
                                    не с такой мордой...

А с какой ещё? –
                                    мне моя нравится,
Хоть глупа порой, хоть порой мрачная.
И в который раз в руках плавится
Бесподобная дырка калачная.

Но зато калачи каменеют, покрываются плесенью,
Зеленеют, будь, мука, хоть какой белою...

Я не мальчик.
                          И Бога прошу:
                                               “Не одаривай песнею!
Одари Ничем, дальше всё сделаю”.

* * *

Нам пофиг – жарко ли,
                                    прохладно ли:
Любой из нас – изгой еси!
Живём давно уже в Лохландии,
Не выезжая из Руси.

* * *

Уж не знаю поклоны ли бить
За отсрочку погибели страшной?..
Знаю: крепче придется любить
И пахать вдвое-втрое напряжней.

Знаю: многих я должен простить,
Повиниться успеть перед всеми,
Ибо это – последний просвет,
Как почуяло тонкое темя.

Знаю: всех не раздам я долгов.
Знаю: проклят, но не проклинаю.
Знаю всех и друзей, и врагов,
А себя, как и прежде, не знаю.

* * *

“Поэт в России больше, чем поэт...”
Кричу, как Станиславский я: “Не верю!”
Он собиратель и источник бед,
Он свет, но прищемленный тяжкой дверью.

Весь в душу он вобрал российский бред,
И совесть, стервенея, гложет, гложет...
И если настоящий он поэт,
То больше, чем поэтом, быть не может.

* * *

Год уходит, меня не добивший.
Я дивлюсь, но и дивно ему,
Почему же не стал я добычей,
Трепыхаюсь еще почему?

Потому что любил и люблю я,
Грешник я, но с пройдохами – врозь.
Вряд ли я дотяну до июля,
Но до марта-апреля, авось...

Дописать бы концовку к роману,
Дочудить бы, допеть, долюбить!..
Осушить за Россию рюмаху.
И уйти.
                  Чтобы, может быть,
                                                         быть.