называется!). Образ “ада-Красноярска” намечается еще в первой книжке “Шапито”. Он полон противоречий. С одной стороны, страх, боль, отвращение, холод...

И в дождь, и в град, и в снег, и просто в слякоть
Я так хотел шагнуть из-за угла,
Но лишь душа – летать, не то, что плакать,
Измученная телом, не могла.

...пусть отзовется внезапной болью
в груди стесненной его свобода...

...держи меня, я так хочу,
Я рассыпаюсь на куски...

...предскажи мне, сколько раз умру,
прежде, чем наступит полночь...

...я пью таблетку за таблеткой,
но головную боль унять
не получается...

Цитировать можно очень долго!
Но с другой стороны, именно эта “обитель зла” бесконечно привлекает “поэта-Орфея” своей глубиной... Точно так же, как зрителей и читателей влекут к себе мрачные тайны и всевозможные “ужастики”. Орфей спускается в ад за Эвридикой. Поэт бросается в Город за острыми ощущениями и в поисках живой, не книжной Красоты, живой, не выдуманной Любви. В первой книжке читатель еще находит у Ивана Клинового стремление опереться в путешествии в Преисподнюю на какие-то добрые абсолютные начала, вечные ориентиры – Музыку, Книги, мудрые человеческие традиции... позднее поэт словно теряет их из виду или сознательно отказывается от них. Вот два ранних стихотворения, прямо иллюстрирующие эту мысль:

МОЛИТВА

Какие выберу слова
И как к тебе приду?
Как тяжелеет голова,
Как будто я в бреду.
Но если я в бреду, тогда
Зачем же в вышине
Зажглася яркая звезда?
О! как молиться мне!

НАД КНИГОЙ

Я к маленькой книге приник...
Так путники, бросив уют,
Ушедшие, встретив родник,
К нему припадают и пьют.

Прими же, мой кроткий дневник,
Вергилий, дурак, проводник,
Стремления кратких минут
Да пальцев напрягшихся зуд.

Так сложно, пока не проник,
В истоки открывшихся книг,
Полночному голосу внять.

Я к маленькой книге приник:
Тяжелая, только б поднять, -
И никнет неяркий ночник...

“Ад-Красноярск” – вместилище невыносимо благоустроенного быта – испытывает Поэта на прочность, заставляет сопротивляться себе, и в стихах Ивана Клинового время от времени появляются интонации Олимпионика-борца, скрутившего на ринге достойного противника!

...Подвинься, Гамлет, ты здесь не один...

...В сердцах столичных сцен и прим,
И в школах вычурных на партах,
В ушах, в умах, в радиочартах
На пару с Моцартом царим...

...Ты докажи мне, что не все – тщета,
Что в городе есть место человеку,
Которому еще нужна мечта,
Как осязание слепому греку!

Даже свои строчки, обращенные к Городу, поэт-Орфей называет теперь “адскими”!

Есть маленькая бестия в поэте,
Все превращающая в адские стихи...

Иван Клиновой – “странствующий поэт”. Последние пять лет он много путешествует, встречается с людьми, участвует во всевозможных проектах. И – любопытный факт: чем больше городов раскрываются перед ним в реальности, тем все меньше и меньше Город сам по себе (как всемогущий Он и всеведущий Кто-то) влияет на образную систему молодого поэта. Кошмар-вдохновение, идея-фикс юности, “ад” мальчика-Орфея постепенно покидает поэтический космос нашего автора. Образ Города сменяется Образом Дороги, тоска по Вечности – острым чувством Времени... а вообще – у Ивана Клинового еще все впереди! Ему ведь только 27!

ЭТЮД ТРЕТИЙ. ЮЛИЯ МОСКВИНА: АЛИСА В СТРАНЕ ЧУДЕС

У Юли Москвиной – уже две книжки, одна из которых вышла, когда юной писательнице было всего 12 лет. Как и остальные поэты, творчество которых мы взялись анализировать, Юля – дитя большого Города. И в ее стихах Город раскрывается как огромная детская комната, наполненная персонажами сказок и прочитанных книг. На страничках Юлиных книжек мы встречаем героев Диккенса и Андерсена, прекрасного Единорога и китайского мудреца Чжоу. Короткие верлибры юной художницы легко переходят в миниатюры, написанные ритмической прозой.
Юлия Москвина, как нам кажется, сама определила особенность образа Города в своих произведениях. Вот, что говорится в стихотворении в прозе “Перспектива той улицы, по которой я однажды шла...”:

“Идешь, и все – дома, дома, дома... Такие одинаковые, такие одинокие.
И ты – часть этой улицы, часть этой перспективы... как будто ты внутри картины запечатлен каким-то странным, но реалистичным художником.