хотворением, написанным к инаугурации президента Джона Ф. Кеннеди. Так что – не только у нас существовала и существует традиция сочинения стихов “на случай”, которые у нас иронически называли “датскими” (от слова “дата”).
Но интересней всего мне показались стихи самой Жаклин, публикуемые в приложении. Их немного – всего три, и первые два написаны, можно сказать, в отрочестве – в десять и в четырнадцать лет. А вот третье, относящееся к 1953 году, когда Жаклин было двадцать четыре, представляет определенный интерес. И поэтический, и человеческий, и, можно сказать, исторический. Потому-то мне и захотелось перевести его, хотя бы фрагментарно. И вот что у меня получилось:

ДЖОН Ф. КЕННЕДИ ГРЕЗИТ В МАССАЧУСЕТСЕ

Он шагал по берегу вдоль Кейп Код,
Размышляя: кем станет он, что его ждет?

Над Новой Англией листопад
Свой терпкий распространял аромат.

И в памяти Джона всплывали со дна
Такие знакомые имена:

Конкорд, Лексингтон и Банкер Хилл,
Плимут, Фэлмос и Марстон Милл –

Его достоянье, наследство его,
Важней которого нет ничего.

Он думал о том, что в своем пути
Он призван служить и призван вести.

Упрямец, он твердо ступал, не спеша,
Но вдаль рвалась то и дело душа:

К далеким предкам, сквозь толщу веков,
К журчанью ирландских ручейков.

И токи зеленой дальней земли
В его крови поднимались, росли.

.....................................................................

Ведь в том, кто кажется людям иным
Таким современным, простым, земным,

Живет, укрытый со всех сторон,
Надменный всадник былых времен.

Пора! Сейчас он к дому свернет,
И дом на холме белизной сверкнет.

Там братья и сестры его весь день
Играют, прячась от солнца в тень.

Там в окнах уже загорелись огни –
На ужин семью приглашают они.

Отец его там, как древний король,
Играет свою заглавную роль.

Ну, а пока что он – наедине
С морем и ветром на синей волне,

Со всем, чем он станет и что его ждет,
Чего нам нельзя угадать наперед.

Он будет строить империи,
Он будет растить сыновей,
Он будет дальше и дальше
Идти дорогой своей.

Будет любовь ему в жизни дана,
Но не будет покоя дано,
Ибо искать ему суждено
Свое Золотое Руно.

Все свершится, чего не провидит взгляд,
Все, что море и ветер ему сулят.

“Навеяно поэмой Стефена Винсента Бене “Тело Джона Брауна”, – гласит авторское примечание. Имя поэта Бене, как и его огромная (целая толстая книга!) поэма, посвященная памяти прославленного борца против расизма, мало известны у нас. Между тем, для американцев это – классика. Существует русский перевод поэмы, осуществленный в Америке Иваном Елагиным. Но при всем уважении к таланту одного из лучших поэтов русского зарубежья прочесть этот перевод возможно лишь в том случае, если готовишь диссертацию. Тут уж никуда не денешься, тем более, что необходимой информации в поэме (и соответственно в ее русской версии – переводе) более чем достаточно. Но читать ее “просто так”, ради эстетического удовольствия – решительно невозможно. Впрочем, это так, в скобках. Что же касается стихотворения Жаклин, то есть в нем безусловно какой-то свой нерв. Какая-то пророческая тревога. Или это только кажется нам, знающим, что случилось потом?

3. ФЛОРИДА ИЛИ ФЛОРИДА?

Хорошо помню: в школе нас учили говорить “Флорида”, с ударением на предпоследнем слоге. И я несколько удивился, услышав от американских петербуржцев другое произношение: Флорида. Что правильнее?
Меня успокоили: правильны оба варианта. Только первый восходит к европейским первооткрывателям Америки – испанцам, второй адаптирован к английскому языку, предпочитающему, как известно, ударение на первом слоге. От себя же могу сказать и так: есть Флорида, но есть и Флорида. Санкт-Петербург, вернее, Сент-Питерсберг и его окрестности с их длинными шоссе, коттеджами, супермаркетами, банковскими стеклянными небоскребами – это англо-саксонская Флорида. Но есть и Флорида – глубинка, где тоже говорят по-английски, но жив еще старый испанский дух в архитектуре, в топонимике, в устройстве быта. Помню крохотный городок Сан-Антонио: шестьсот человек жителей, но он гордо именуется городом, он даже не “таун”, как принято называть по-английски маленькие городки, а “сити”, то есть, настоящий город, и аккуратное строение в центре, размерами чуть больше среднего сарайчика, украшено вывеской “сити-холл” – ратуша, напротив него зазывает посетителей мексиканский ресторанчик, неподалеку — женский католический монастырь и тут же – университет Сан-Лео, куда меня и пригласили прочитать лекцию о ленинградской блокаде и современной России (это было в год 60-летия окончания Второй мировой войны). Монастырь и университет существуют в трогательном симбиозе, монахини работают в библиотеке и других университетских службах. Правда, глядя на