хватало любви. Кого-то родного... Начала прогуливать школу. Все чаще и чаще. Учителя ставили двойки, но меня это не трогало... Где-то весной, в очередной раз без цели бродя по улицам, я познакомилась с девчонкой. Она была старше меня. Но с похожей историей. Только дело было не в маме, она уходила от пьяного отца... Именно она привела меня в ту компанию, там было тепло... Хорошо. Никто не о чем не спрашивал. То, что случилось у меня, знала лишь Ира. Так звали ту девчонку... Вообще, она была заводилой нашей компании. Мы собирались в подвале. Кто после школы, кто вместо... Те, кто бывал дома, приносили что-нибудь пожевать... Иногда бренчали на гитаре... Многие курили, мне тоже предложили один раз. Но Ира не разрешила, а на них цыкнула... Близко там никто не сходился. Просто приходили, сидели, говорили о чем-то... Не было ни тепла, ни одиночества. Спокойно и пусто. Меня все больше тянуло к Ире. Казалось, она все понимает. Но ей было некогда... Весь наш “подвал” держался на ней, и разговаривали мы по душам редко... да и все больше притуплялось чувство... вообще, чувство. Мама жила сама по себе.

У Маргариты и Владимира совпадал отпуск. Они решили провести его вместе. А Инне Володя выбил где-то путевку в лагерь. Лето ведь! Сказав об этом дочке, не увидела реакции. Инне было почти все равно. Жаль лишь, что придется расстаться на время с “подвальной” компанией. Но оставалось еще 2 недели до отъезда...

За несколько дней до отъезда я увидела ржавую полоску на руке Иры:
– Что это?
– Порезалась. Забей.
– Порезалась? Или порезала? – я уже слышала о таком. У многих здесь были и шрамы поперек вен. Белые такие. Как нитки.
– Ты же все понимаешь...
Последние дни я не ходила в подвал. Меня давно уже никуда не тянуло. Я видела перед глазами белые шрамы... и постепенно они набухали красным.
Столкнулась на улице с Сашкой. Посмотрели в глаза. И... ничего не сказали. Разошлись. Впервые за 8 месяцев стало ПЛОХО. Перед глазами стоял шрам. Не задумываясь почти, вынула ножик. Из второго отделения ящика в столе. У мамы все всегда было в порядке. Казалось, в ее жизни ничего не изменилось. Только меня там не было. Начала резать. Вспомнила разговор, что режут вдоль кости. Да, это была дань моде определенного круга. Для всех. Уйти никто не хотел... И я тоже. Но я хотела быть рядом с Ирой. Меня тянуло к ней. Поговорить, но разговор не получался. При виде нее, слова пропадали. Хотелось просто быть рядом. А не получалось. Поднялась глухая обида... Захлестнуло одиночество... Я поставила ножик и резанула поперек вен. Больно. Но не очень. Закусила губу. Сильнее, сильнее... Теперь – немного в длину. Получилось даже красиво. Все. Успокоилась. Руки перестали дрожать. Стерла кровь. Порез вновь набух. Начала собирать вещи в лагерь.

В лагере... нормально. Обычно. И так же безразлично. Не хочется ни с кем знакомиться... Зачем? Если даже мама... могла так... Знаю по именам лишь тех, с

кем сижу за столом в столовке. Здесь вечно пахнет размякшим, пресным хлебом и компотом. Уже на второй день зашел разговор, соскучились ли мы по родителям. Отрезала: “Нет”. А Надя, почему-то быстро вышла из-за стола... Ее никто не видел больше, до вечера. Хотя были и игры, и конкурсы, и купаться ходили. Ее никто не искал. Словно не замечали, что нет. Я не люблю гулять с кем-то... всегда хожу одна. Вечер, уже темнеет. Гуляю. Вдруг, глаза натолкнулись на что-то явно не принадлежавшее тропинке. Скользнула взглядом повыше – Надя. Смотрим друг на друга. Молча. Что тут скажешь... У нее в глазах – та же боль и горечь, что была у меня в тот, первый день... Когда мама все-таки догнала. А у меня... хоть и тоже живое, но застывшее. Замороженное. Что делать? Страшно шагнуть первой... И страшно уйти... Перед глазами – опять белый шрам... Шагнула. Беззащитный взгляд... В голову пришло: “Что случилось?” Глупо... Подхожу ближе... Сама не замечая того, прижимаю к себе...
– Тихо, солнышко, тихо... Не плачь, я с тобой. – слова... из той жизни, когда был Дом, была Мама, были Друзья...
Странно... Но уже не пусто... Есть Что-то... Такое живое, настоящее... Надя успокаивается... Решаюсь:
– Из-за чего?
– Мама... пила сильно, когда отец бросил. Ее лишили родительских прав. Папа забрал к себе... Мы жили вдвоем... – всхлипывает... Сажусь рядом... Хоть она и старше на 3 года, кажется, что она маленькая... и брошенная...
– Потом он второй раз женился. У них сын родился, я стала не нужна. Тем более его жене я не нравилась... Папа... он... ну, спорил сначала... А когда сын должен был родиться... Она говорила, что ей нельзя волноваться, а папа всегда так хотел мальчика... И отправил меня пожить к бабушке. К своей маме. Говорил, что потом заберет. А в прошлом году его убили... Говорят, в этом мама была виновата...
Вот так... Что тут скажешь. Просто сидим рядом... Молчим... Беру ее за руку... Тепло. А моя мама? Ведь она и не пила никогда... И из дома меня не прогоняла, и волновалась? Как это так? А я...
Но скоро это прошло... Я вспомнила ночи в подъезде, вспомнила подвал... Вспомнила Иру. Верила, что скучаю по ней, а сама ничего не чувствовала...
Надя познакомила меня с Леной. Так мы и стали “ходить” втроем. Нас никто никогда не трогал. И не звал. Мы жили сами по себе... Единственное, что было хорошо – это Лена... Показалось, что это тот же Друг, что и Сашка. Только старше, только понимает... Одиночество... Мы не говорили о нем... Но с ней оно пропадало. Целыми днями вместе... Не было ни каких-то особенных слов, ни разговоров... Было лишь одно – только наше с ней – вечером, в темноте, ходить вокруг домиков. Вдвоем. Держась за руки. Сидели на поваленном дереве. Иногда молчали. Иногда тихонечко говорили. Мы не скрывали друг от друга ничего, отвечали на любые вопросы... Но никогда не лезли в душу. Никогда не расспрашивали, если не получали ответ на вопрос сразу. Знали, через день, через два, ответит... Пусть переболит...
Вскоре появилось у нас еще одно увлечение – волейбол... Когда не надо было быть со всеми, мы убегали на площадку и играли, играли... Болтали о чем-то, смеялись! Мне иногда становилось так же легко, как раньше... И тут же перед глазами появлялся подвал, чья-то прокуренная куртка на плечах, а главное – Ира.