сколько поколений, так что замуж Амалия Ивановна так и не вышла, да и вообще махнула на эту сторону жизни рукой и с удвоенной страстью занялась рисованием. Жила она странновато – супов не варила, картошки не жарила, а питалась изящными маленькими пирожными, воздушными печеньями и горьким шоколадом, запивая их из фарфоровой чашки дорогим чёрным кофе. Верхняя часть её тела на сладости не откликалась, зато нижняя грузнела на глазах. Амалия Ивановна вздыхала, рассматривая себя в зеркале, расстраивалась, но менять больше ничего не хотела, – много ли осталось.
В это утро она проснулась с необычным чувством. Воздух, врывавшийся сквозь раскрытое окно, после ночного дождя был особенно вкусным и свежим. Солнце бережно касалось разбросанных по комнате вещей, а взятый на работе отгул обещал свободу и неспешность. Амалия Ивановна сварила кофе и долго пила его смакующими маленькими глотками. С приятной ленцой она раздумывала, чем бы сегодня заняться – поваляться с книгой, порисовать или прогуляться по старому городу. Дома в такую погоду сидеть не хотелось, и она выбрала прогулку. Сойдя с крыльца, Амалия Ивановна медленными праздными шагами пересекла двор и направилась к троллейбусной остановке. Она вспомнила, как в детстве дедушка вёл её тем же путём, как они садились в троллейбус и ехали к Чёрному озеру, считая по дороге запряжённых в повозки лошадей, и как радовалась она, как визжала и прыгала, поставив очередной рекорд – насчитав 10 или 15 лошадей. А потом они кормили на озере лебедей – чёрного и белого, – кормили сладкой глянцевой булочкой по 9 копеек, а дальше воспоминание терялось где-то в глубине парка и на чугунных, украшенных царскими орлами ступенях Пассажа, куда ходили пить чай к дальним дедушкиным родственникам. Эту часть города Амалия Ивановна особенно любила и часто гуляла здесь, присматриваясь к старым, отживавшим своё особнячкам, к резным деревянным террасам, на которых когда-то, должно быть, пили по вечерам чай уставшие за день люди и любовались закатным солнцем над меленькой городской речкой. Вот и сейчас Амалия Ивановна не торопясь обходила улочки, но не обнаруживала многих своих знакомцев. На месте их стояли новые дома, нарядные и молодцеватые, с неотличимыми друг от друга фасадами. Амалия Ивановна с грустью свернула в переулок, рассеянно взглянула на витрину маленького антикварного магазина и неожиданно остановилась. В первую минуту она не сообразила, что же привлекло её внимание. Но затем подошла поближе, всматриваясь в небольшую мраморную статуэтку, выставленную в запылённом окне витрины. “Прекрасная лучница” – прочитала она на засиженном мухами ценнике. Перед Амалией Ивановной стояла фигурка коренастой обнажённой женщины, держащей в руках лук и нацелившей в небо невидимую, давно отломанную кем-то стрелу. Поначалу лучница показалась Амалии Ивановне уродливой, и она никак не могла взять в толк, что же прекрасного нашёл скульптор в этой неуклюжей медведеподобной бабе. Она брезгливо рассматривала её мощный торс, мускулистые ягодицы, крепкие мужские ноги. Но чем пристальнее вглядывалась Амалия Ивановна в мраморную фигуру, тем больше завораживала её непостижимая, не сразу открывавшаяся глазу грация движения,

собранность и нацеленность каждой мышцы на единое действо, бьющее по нервам напряжение перед прыжком, перед взлётом, – и неважно, что опавшее, осиротевшее тело так никогда и не оторвётся от земли, – пущенная стрела стремительно набирает высоту, она – продолжение руки, вместилище любви и желания, сердцевина и смысл бытия прекрасной лучницы, прямой и непреложный вектор в небо. Амалия Ивановна стояла и плакала, всё поняв про себя, в одночасье приняв и полюбив своё странное тело и странную жизнь. И не заметила, как накрыл её пронзительный ливень, и, промокшая, вскочив в первый попавшийся трамвай, она снова плакала и шёпотом повторяла “It’s me! It’s my soul!”. А когда добралась до дома, то как сомнамбула бродила по комнатам и не удивилась ночному звонку и голосу, с убийственной лёгкостью перелетевшему через немереные километры и целую жизнь “Хэлло, Ли! How are you?”
А наутро соседка, не достучавшись, открыла незапертую дверь и ахнула. Амалия Ивановна лежала на полу рядом с телефонной трубкой, заходившейся короткими гудками. Она лежала на спине, вытянувшись, и казалась прямой, тоненькой стрелкой, устремлённой в квадратный проём окна, и туда же смотрели остановившиеся улыбающиеся глаза, будто настигшие, наконец, давно искомую, ей одной ведомую цель в высоком июльском небе.