сты Муравьевский, Дуэ, Кусунай и Мануэ, основанные во второй половине XIX века на Сахалине. (См. Ю.А.Фабрика, “Сибирский щит”, Новосибирск, 2001)
* * *
Нельзя не сказать о величайшей пластичности казачьего субэтноса.
И сибирского в особенности.
Павел Васильев, в последние годы становящийся великим национальным поэтом
Казахстана, но в России и, спустя 65 лет после мученической смерти на
Лубянке, так и не получивший должной оценки и воздаяния, Паша Васильев,
певец прииртышских станиц, вольности, удали, азиатчины – лучше, чем кто
бы то ни было уловил и отразил в стихе ту близость и сродность многих
повадок и обычаев казаков Иртышской линии с обычаями и повадками обитателей
киргизской степи. Он и сам свободно говорил по-казахски, и песни знал,
и кумыс любил, и много ездил с дедом Корнилой Ильичом по аулам, и ночевал
в юртах, и вкус бешбармака и молодой конины не понаслышке знал.
Именно по творчеству Павла Васильева можно с достоверностью судить, насколько
сибирские казаки от Кургана до Усть-Каменогорска срослись в плане культурно-бытовом
и языковом, вступили в некий симбиоз со степняками, кыпчаками, которые
в ХХ веке стали называться похожим этнонимом – казахи – и даже обрели
государственность.
С другой стороны, казаки, общавшиеся в горах с ойротами Алтая, охотниками,
шаманистами, народом совсем другого душевного склада – лирически-созерцательного,
эти казаки не имели той деловой хватки, как их степные соседи, зато научились
у алтайцев охоте на соболей и куниц в горной тайге, где выпадал трехметровый
слой снега, а сами поделились с древними обитателями Золотых Гор секретами
земледелия и строительства, инструментами и навыками ремесел (скажем,
в Алтае не знали литовки).
Об этой удивительной пластичности казачества можно найти доподлинные свидетельства
в работах Григория Потанина – энциклопедиста, исследователя, писателя-публициста,
человека, которого пристраивали в Петербургский университет Семенов-Тяньшанский
и Бакунин, родом и образованием сибирского казака (он закончил Омское
казачье училище вместе с Чоканом Велихановым). Григорий Николаевич Потанин,
родоначальник сибирской интеллигенции и сибирского патриотизма, оставил
живые воспоминания о своей юношеской службе:
“Очень мне понравилось население Алтая, вернее сказать, казаки... О контрасте,
который они представляют сравнительно с казаками семипалатинскими и ямышевскими,
мне уже говорил П.Н.Иванов. Последние живут по соседству с киргизами;
многие станицы на Иртыше совсем тогда не занимались хлебопашеством, и
главным их занятием была торговля с киргизами, у которых они скупали для
перепродажи скот, шкуры, меха и войлок. Все они хорошо говорили по-киргизски,
были юркими торгашами, исповедовали культ гроша и пятака и франтили по-киргизски.
Другого характера были казаки бийской линии, станицы которых расположены
в долинах Алтая. Эти были солидными земледельцами, вообще хорошими сельскими
хозяевами. На Иртыше казаки славились большими конскими табунами, алтайские
– пасеками в несколько сот колодок. Здесь знающих киргизский язык совсем
не было, и не было заметно никаких международных ус
тупок. Ямышевский казак со спокойной совестью “поганил” свои
уста кобыльим молоком и кониной, чего алтайский казак никак допустить
не мог.
Население алтайских станиц мне показалось гораздо добродушнее и ласковее
и менее стяжательно, чем иртышские казаки. У здешних жителей не замечалось
никакой хитрости или плутоватости; радушие их приводило в восторг. Они
принимали меня в своих домах как родственника, хотя я должен был казаться
им довольно чуждым, потому что вырос в степях. Они меня как будто хотели
закормить; смотрели на меня такими глазами, как будто вот сейчас начнут
упрашивать, чтобы я остался жить в их станице. Больших богачей между ними
не было, таких, которые равнялись бы с иртышскими богачами, но все жили
в довольстве и, казалось, были счастливы”.
То же самое, думаю, можно сказать и о даурских казаках, сроднившихся
с бурятами Забайкалья, о казаках Амура и Енисейского края.
Видимо, здесь и кроется одна из разгадок почти бесконфликтного проникновения
русских в Сибирь и на Дальний Восток. Конечно, были столкновения с маньчжурами,
но это уже другая цивилизация, были стычки в Хакасии, хранившей память
о древнем государстве Кыргызов...
Но большой войны не было.
И в этом великая заслуга русского спецназа, сформировавшегося на границе
Дикого Поля – казаков.
* * *
Одолев два перевала, мы, наконец, въехали в священную долину,
с трех сторон окружённую горами, что под солнцем играют тридцатью или
более оттенками золотого цвета. Я, конечно, столько не различу, но художники,
однажды проезжавшие со мной по этой дороге, утверждали, что так оно и
есть.
В это раз был разгар осени и царская, заповеданная, отдалённая только
от Новосибирска более чем семистами километров долина величественно открывалась
из-за долгого-долгого поворота, являя все своё великолепие и всю грандиозность.
– Говорят, что именно эти места русские первопроходцы ассоциировали с
Беловодьем. Оно, может быть, и так, вода здесь стекает с белков, ледников
и катунская струя имеет к тому же белесоватый оттенок, но главное не в
этом, главное в величайшей древности этой земли, в ощущении, рождаемом
в буквально каждом человеке – ты здесь уже был когда-то, здесь твоя родина,
твоя какая-то самая главная тайна. Горы здесь звучат, обращаются к тебе,
причем неподготовленное сознание с трудом выдерживает этот диалог, надо
обладать и мужеством, и силой духа.
Ещё десяток километров, и мы подъедем к месту слияния Чуи и Катуни. По
легенде – три долины в месте слияния и есть то самое пространство Последней
Битвы. Воинство Христово здесь одолеет армию Зверя, полчища служителей
Тьмы.
Возможно, потомки сибирских казаков будут не последними воинами этой битвы...
г.Новосибирск