А выходя из лесополос,
чей внутренний услышит голос,
чтоб он в тени себя держал? –

но тут во тьме оторопелой
в него ударит лунный, белый
луч, обливаясь как кинжал?

* * *
В луче Луны, текучем, как гудрон,
с холма на холм тащились мы, блуждали,
и нас орех и розы с двух сторон
от ночи, как перила, ограждали.

Кромешный блеск. Мы шли вперед. Рыдали.
Пытались лечь вот тут же, под уклон.
И было всё не так. Какой-то сон.
И все, кто спал, за нами наблюдали.

Прозрачный дым всходил, висел под нами.
Не верилось, что там, между холмами,
наверно, есть долины и моря.

Ты плакала. Свое лицо ласкала.
И снова шла. И нас не отпускала
проклятая Молдавия моя.

* * *
На лестнице, над глубиной двора,
в пару черешен, расцветавших пиром,
я говорил себе “Пора...”, “Пора...” –
и медлил расставаться с этим миром.

Я знал, что это сон, Луны игра.
Плечами освещенная, пунктиром,
по лестнице, прогнувшейся над миром,
ты поднялась из глубины двора.

До новых сновидений... До свиданья...

Ушла потусторонними следами
по лестнице, во всю ее длину.

Под лестницей, как пёс в ночном подъезде,
сижу во мгле, в каком-то диком месте,
где выключили звезды и Луну.

* * *
Не удержусь, и как бы ненароком
взгляну на сумеречные поля,
где долго проплывает мимо окон
видение пустого корабля.

Тяжелый якорь на борту высоком...

И острый контур не преодоля,
как плугом раздвигается земля,
шуршит в отвалах воздуха осока.

Метнётся следом с придурью собака.
За килем – тонкой кожицей заката
затягивает землю горизонт.

Кусок трубы, под ветром уцелевший,
дрожит... И ждет отбоя гарнизон,
как в крепости, в душе моей засевший.

* * *
Сторожевые башни века
встают по краю над землей,
и звезды светят надо мной
во избежание побега.

Звезда сменяется Луной –
я на виду. В тени Казбека
украдкой корчусь за нуждой,
зверёк с чертами человека.

Мельканье в бледном свете круга.
Не спрятаться нам друг за друга
или куда-то за бордюр.

Разлив земных просторов страшных.
И зорок часовой на башнях –
один во множестве фигур.

1966-67

Израиль