неизвестно, они были помесью волка с собакой, и с норовом, близким к хозяину.
Но слобожане заметили все же, что после битья стал Гулюха пореже наезжать в лес, зато чаще разгуливал пьяным, каким-то пришибленным, тихим. И молва породила молву: у него после пьянки – отлежка, не встает аж два дня. Три недели в лесу шло звенящее пиршество пил, топоров; три недели глаза слобожан радовались, когда видели Гулюху нетвердо бредущим. А когда он являлся с собаками в лес, тишина и покой окружали его да остатки вчерашнего пира – сосновые шишки.
И тогда он людей обманул: притворившись хмельным, на другой день отправился в лес. Застигнутые врасплох слобожане зарывались в сугробы, влезали на сосны – три мощных собаки бросались на них, гнали выпряженных лошадей к Поножовщине. А лесник, усмехаясь, сносил в “козыри” хомуты, топоры, и цепкими азиатскими глазами запоминал своих пленников.
Свирида с Марией он долго не мог подстеречь: только в марте случилось. Снег был – молозиво: желтый, в кровавых накрапах, где солнце смешалось с сосновой корой. Их лошадка тянула нагруженный воз, выдыхая на каждый шажок. И откуда-то издали – как разберешь с эхом: справа или слева – им послышалось рыканье псов. Нет, не спрятаться, не затаиться. И Свирид стал нахлестывать лошадь по взмокшему дымящемуся крупу, Мария толкала воз сзади, скользя, спотыкаясь о наросты наста. Вот последний изгиб, расступаются сосны, впереди – ровный путь до Свапы. Проскочить реку – там Поножовщина, двор. Но Гулюхе с собаками легче, они уже близко, и слышно, как щелкает кнут...
На спуске Мария с Свиридом вскочили на воз, он помчался, вздымая оглобли и страшно скрипя, и лошадка едва успевала бежать, задыхалась в тугом хомуте, так что кровь колыхалась в налитых глазах. Им бы надо бы спрыгнуть у самой реки, там, где с краю сочились проталины, где они зарей еле пробрались. Но свирепые морды собак показались. И воз, залетев на реку, натолкнулся на воду, встал вкопанно; залпом под ним лопнул лед, загудела Свапа.
За мгновенье Свирид саданул топором в перевязь, и посыпались сосенки по сторонам, увлекая с собой в полынью и его, и Марию. Безумная лошадь неистово била копытами, ища опоры, но сани стояли торчмя и тянули ее ближе к яме с водой, и лишь расколов белый газовый круг, она зацепилась, осталась на льду. Марию зажало стволами; едва вынула руки, схватилась за ногу Свирида, который локтями елозил по скользкому краю обрыва и смог бы уже, поднатужась, вползти. Но в двух метрах стояли собаки. У них злобой шипели глаза, из ноздрей валил пар, напружинились спины.
– Фу, – послышался голос Гулюхи, и вдруг псы присмирели, ворча недовольно; косясь на врагов, отступили к хозяйским саням.
Потом словно все было не с ней: тело стыло во льду, чьи-то сильные руки несли ее и раздевали. А еще те же руки терзали ей спину и грудь, и горячая влага текла в ее кровь. Она видела красное, мелко дрожащее тело Свирида; он лежал рядом с ней на печи, а над ними мохнатая тень мерно кланялась и обжигала. Так знакомо ей было дыханье тени, так ладонь воскрешала далекое лето, что смешались в рассудке горбатый забор, и подвал с мертвецами, и остренький лучик.
Пришла ночь. Стены близились – плечи сдавили. Мария зажгла электрический свет, и углы обострились.

Погасила: пусть все же ночник. Нагнулась под стол и достала бутылочку с водкой. Пока отщипывала хлебную мякоть и резала ломтики сала, наливала, смотрела, как чистая жидкость чуть пенится в круге стакана – немного развеялись мысли. Выпила за три приема и с присказками про себя: за здоровье свое и Свирида и за возвращение мужа. Водка пощипывала и горчила, в груди колыхалось тепло.
Тем временем небо пресытилось тьмой, выплеснуло зеленые звезды. Мария увидела их над окошком и, повеселев, собралась на крыльцо.
Поножовщина тихо дремала. На другом краю кто-то и плакал, и пел, но негромко – а может, казалось. Вдруг звезда, покрупнее других, полетела по небу, рассыпая веселые искры, и ринулась вниз, на камыш, на мгновенье облив его золотом. Вспыхнуло так, что Мария зажмурилась, а когда приоткрыла глаза, то увидела невдалеке, на тропинке у дома, горящую россыпь монет. Она робко ступила с крыльца и пошла к этой таявшей россыпи. Ей навстречу шагнул человек в светлой косоворотке, сказал: “Здравствуй, Мария”, – и обнял ее. Она, отстранясь, посмотрела в лицо его: белое, с ласковым взглядом – такое увидеть желала.
– Свирид, ты пришел навсегда?
– Нет, родная, на время. Сейчас я исчезну.
– Куда?
– Там, где был.
– Ты сбежал?
– Я летел.
– Чтобы снова уйти...
– Я хочу защитить тебя.
– Разве ты знаешь?
– Да, он мучит тебя. Я убил бы его, только вилы скользнули... Как он безобразен без глаза.
– Что же мы стоим? Дай мне руку, пойдем на крыльцо.
– Нет, постой, я принес тебе перстень. Смотри.
Свирид снял с мизинца подарок: не простой он был – с камнем. И Мария руку протянула к нему, только пальцы ее не разъялись: как слиплись.
– Ну, что ж ты?
Он в нетерпении скрипнул зубами, и брови нахмурились грозно. “Не бери, покрестись, – шепнул кто-то Марии. – Это огненный змей, не Свирид...” И она с превеликим трудом собрала в щепоть пальцы, прошептав: “Спаси, Господи!” – медленно перекрестилась, и Свирид почернел, отступил в темноту и исчез. Но Мария не видела, как за спиной ее тихо скользнула в открытые двери лохматая страстная тень.
Ночь легла.