ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Если преступление может совершить только безумец, как испугать
его угрозой наказания? Нужны какие-то особые письмена, понятные лишь безумцам…
Мисима. “Золотой Храм”
I
Так ли, иначе – скоро финал.
Эти лета и зимы
Мир на лезвие слёз променял
По завету Мисимы.
Завершая “роман без вранья”,
Ждём, в открытом эфире,
Средь пошлейшей тоски бытия
Совершить харакири.
Но искусство кончается там,
Где над жертвенной кровью
Распустилась, подобно цветам,
Смерть – в обнимку с любовью.
Это не вожделенье скопца
И не гибель хмельная,
Отдавая, отдай до конца!
Свищет пламя Синая…
Если правду. И если всерьёз –
По последнему счету,
Как Шукшин у изножья берёз,
Как штрафную пехоту
На прорыв… неужели тогда,
Лишь тогда и тогда лишь
Открывается бездна стыда?..
И небесных ристалищ
Перспективы, обратный провал,
Низвергают сиянье!
– Кто на чьей стороне воевал?
Веру и покаянье
Предъявить!..
Но нема без любви
Ни того, ни другого,
Немы буквы в Талмуде равви,
Без имён Иеговы.
II
В доме скорби светлее душе
И отраднее сердцу.
Ветер бродит в углах, переше-
пты-ва-ет-ся, и серой
Пылью-тенью, тягучей тоской,
Как старушечий ропот,
Наполняет тревожный покой,
Тот, что стынет у гроба.
Даже автор не знает куда
Наше всё подевалось…
Но светлейшая бездна стыда,
Но последняя малость –
Нить любви в лабиринте губи-
тель-но-го одичанья,
Старый дом над простором Оби,
Дом мольбы и отчаянья!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я прибегну к сухому письму.
В общем, все уже ясно:
Жил художник – в миру ли, в дому,
Думал, все не напрасно,
Волю пестовал, знал и умел,
И в прекрасное верил,
Был талантлив и цел, пока цел,
Но однажды похерил
Древний принцип печного горшка
Ради блеска кумира…
И теперь перед ним лишь река,
Что объяла полмира
И уносит, уносит (куда?)
Жизнь и разум, и душу:
– Будет Анна всегда молода.
На далекую сушу
Буду к ней приплывать за пятак
И просить возвратиться.
Капитан! где же ты, коли так?
Мне пора расплатиться!..
III
Лёд не тронулся – тронулся ум
И куда-то поехал.
Стался Павел не то что угрюм,
Но как будто с прорехой
В голове, с пустотою в глазах,
Сам себе незнакомый
И ненужный…
В душевных пазах,
Словно ветр заоконный,
Древнеродственный хаос сквозил.
Он слонялся по дому,
По усадьбе, пока Михаил,
Как ребенку грудному,
Приготавливал Анне бульон
И снадобья, и соки.
Лишь гортанный пронзительный стон,
Стон по-птичьи высокий
Иногда прорывался из уст
Павла. Он озирался,
Но пейзаж был по-прежнему пуст…
Он тогда порывался
Резать холст, изваянья крушить.
Михаил уговором
Убеждал, мол, не надо спешить,
Не грозой, а измором
Одолеть можно гостя сего.
Ведь терпения кроме,
Не осталось уже ничего,
Ты пойми – Анна в коме.
Пыль на зеркале. Старый букет
Весь осыпался. Рядом –
Разворошен комод… и пакет
Для белья. И наряды.
Муж, хозяин, любовник, творец –
В прошлом… Ужели это
Так?.. Захлопнулся милый ларец,
Полный неги и света?