Слышишь, ты же оставил!..
Так бывает в мучительном сне:
Дверь наружу закрыта,
Сеть разводов на серой стене,
Полумрак лабиринта,
Тупики, тупики, тупики –
До бессилья, до крика,
И касанье холодной руки...
Сзади... жутко и дико...
И прорыв из безумия в явь
На пределе дыханья.
И – луч солнца сквозит, просияв.
И – груди колыханье...
Аня, Аннушка, ангельский свет,
Как ты, Господи, где ты?
Твой летящий златой силуэт
В птичьем очерке лета!
Ты идёшь, как жарки, горяча,
Ветром... платьем объята,
И бретелька сползает с плеча,
И речная наяда
Тебе брызжет со смехом в лицо,
Как любимой подруге.
А на пальце сияет кольцо –
Знак любви и поруки...
XVII
Павел медленно сел. Протрезвел:
“Слышишь? – меццо-сопрано
У Тамары... Вот ангел запел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ведь она меня – Анна
Послала за монахом сюда!
Где я был? Где мотался?
С кем, зачем? Ни лица, ни следа.
Так, как будто отдался
Чьей-то воле. Безвременье. Чад.
Мык и топот баранов.
Лишь клыки и бутылки торчат
Из душевных проранов.
Кружит, кружит то Гоголь, то бес
За погостом у тына...
Что за дело? Какой интерес?
Неужели – картина?
Неужели попытка понять
Заповедана пыткой?..
В одиночку не ходят на рать,
Так ли? Может ли быть так?”
Держит паузу русский театр
До предела, до мрака;
Вся Россия, как тот ихтиандр
В бездне дышит двояко.
Ниже, ниже – до грунта, до дна,
До ракушек, до крабов.
Кто, вчера ещё, пел у окна,
Был и весел, и храбр?..
Нам похмелье затем и дано,
Как болвану – декреты,
Чтоб виною измерить вино
И бедою победы.
Павел смотрит, забыв про вопрос,
Казнь принявший заранье,
И тоска, словно дым папирос,
Застилает сознанье.
И с небес, в патриаршую мощь,
Гласом гнева и рока
Хлещет молния, падает дождь,
Треск и громовый рокот!
XVIII
Среди хаоса и череды
Залпов яростной выси
Перед Павлом в потоках воды
Вдруг Порфирий явился.
Бос и грозен. Не сам ли Толстой
Лев и граф отлучённый
Смог восстать из пучины пустой?
В дождь и вихрь облачённый,
Он стоял, не зайдя под навес,
Опираясь на посох...
И по радио вдруг полонез
Зазвучал. И в оконцах,
Дребезжа, отразилась гроза:
“Здравствуй, родный мой крестник!
Отвернулись от нас небеса.
Ты такой же кудесник,
Худодей – не слабее меня.
Но гордец – несравненный,
Прометей, похититель огня!
Как создатель вселенной,
Ты хотел свою волю творить,
Подчиняя стихии?!
Я-то знаю кому мне служить
С преклонением выи
Предстоит... но кровавой судьбой
Я земную свободу
Заслужил. Ты, увы, не такой.
Дара Божья природу
Ты впитал и восполнил, и смог
Преумножить таланты.
Но забыл ты: Бог дал, но и Бог
Заберёт в виде платы...
Сам себя ты готов посрамить.
Нежить – хочет и может
Жить! А ты её запечатлить,
И взнуздать, и стреножить
Возомнил. Ты ей форму создал!
Ты – душой поделился!
Неделимый заветный кристалл
Раздербанить решился”.
Всё смешалось:
И правда, и глум,
Вой и звуки хорала,
Словно гневный пророк Аввакум,
Протопоп огнепалый,
Слал Порфирий уголья словес
На поникшего брата:
“Ты, безумец, хотел, чтобы бес,
Словно малое чадо,
Ведал азбуку воли твоей.
Ты поддался обману.
Что же – досуха чашу допей!
Бес – жену твою, Анну,
Одолел, соблазнил, как дитя...
И, с усмешкой сатира,
Он исчез за стеною дождя
Без следа,
Без пунктира...