ВИЛЛАНЕЛЛА СЛИВНОГО БАЧКА
Я ночью просыпаюсь, эдак в три.
Уверен твердо, смыть никто не может:
сливной бачок пускает пузыри.

От бешенства рокочет всё внутри:
я вкалываю днём, потеет рожа,
а ночью просыпаюсь, эдак в три.

То ль бродят по квартире упыри?
Да вроде нет, на нечисть непохоже.
Сливной бачок пускает пузыри.

Да хоть и призрак, чёрт с тобою, сри!
Так нет, и я, как будто в склепе лёжа,
напрасно просыпаюсь эдак в три.

И сон уже не явится, не ври.
Мир скроен из опасностей, и что же?
Сливной бачок пускает пузыри.

Такую ночь, молю, не повтори!
Что может быть? Да всё, что хочешь – может!
Я ночью просыпаюсь эдак в три.
Сливной бачок пускает пузыри.

Деже ТАНДОРИ

ОБЩЕСТВО МЁРТВЫХ ПОЭТОВ

«От завтра до вчера» –
большая лужа?

Циклон обрушивает дружную капель,
но зонтиком испортить невозможно
такой обычный
и чудесный день.

Я лучше у квартала Алкоташ,
где в очередь стоят автомобили,
за шахматами дурь свою убью
и мысли славные в гамбитах утоплю,
но не совсем, конечно, не до смерти,
ведь сколько настроения убудет,
то столько облаков на юг прибудет,
и, значит, к небу даром я взывал:
о, только бы Чернобыль не достал!

Ну, вот и дождь прошел.
Зачем, болван, из дома я ушел?
Одно лишь счастье – нет других вопросов.
Гамбиты прут, и черные суда
по лужам шмякают туда-сюда,
и капли грязи копятся на «кроссах».

Акация кивает, ствол-тюльпан –
разрывами тюльпановых букетов;
нас охраняет Общество Поэтов,
вином живущих, верящих в обман.
Вот Логоди ульчонка (Екели
бродил по ней), у дома Костолани
едва меня в подвал не погребли,
держусь за дверь – железом режу длани...

Пятнадцать, девяносто, шестьдесят –
о, скоро ли на смерть приговорят?
Шуршит листва,
я тот, кем мог бы стать, а вера моя – та?
(И зонтиком возможно жизнь испортить).
Поэты Мертвые питаются луной,
их тени по Туннелю вполовала
бегут сосредоточенно за мной.
а я бегу, и ускоренья мало,
теряюсь, таю, просто ухожу
и собственным бессильем дорожу,
страшусь работы, зайцем удираю,
не знаю ничего, не понимаю:
способен я, иль силушка не та...
Я драпаю от завтра до вчера.

Кристина ТОТ

ЭЛЕГИЯ

Едва заметно падающий дождь
уже не первый год смывает с дамбы
знакомый земляной покров,
и корни остаются на виду,
и беззащитна почва –
так уплывает медленно лицо
твое. Твое лицо как почва.

Мелькнуло лето, и рельеф холмов
замусорен приезжими гостями.
Экскурсия, – спокойно произносишь,
да нет, скорей уже «произносил».
Асфальт. Ступаем.
Лужа в форме сердца.
Щитов снегозащитный ряд.
Дома из почвы крышами глядят,
в земле деревня,
а сзади вдоль аллеи – тополя,
вороны, соответственно, и тучи
сквозь глинистые отблески летят...

Чтоб не казался путь таким тяжелым,
с ботинок соскребаешь липкий снег,
но влага всюду. Оставляешь след
на мокром и гниющем покрывале.
И хочется до судорог курить,
но гаснет спичка. Было б так прекрасно
по кромке Осени рисованной ходить,
курить, курить (старание напрасно);
Окурок отлетел бы прочь, пополз
по местности, по мусору, по тучам,
и весь пейзаж бы пламенем зарос...
Так было б лучше.
Нам бы было лучше.

Жужа РАКОВСКИ

В СПОРЕ ЦВЕТА (БЕЛО-ЧЕРНОЕ)

Крысу живую
в печку швырнули,
миг – и животного нет,
только скелет
грызуна под изящной витриной;
котик простится с корзиной,
будет утоплен, выброшен вон:
трупик хозяйкой на свалку снесен.