Александр МОРЕВ

ГРОБОВЩИК

Когда-то их большой поселок был вполне процветающим, его кормила тайга и леспромхоз. Теперь эти времена казались людям уже чем-то нереальным и сказочным. Доказательств той жизни почти не осталось. Вырубленный на сотню километров в округе лес и разбросанная повсюду безжизненная техника идеально вписывались скорее в сегодняшнюю картину упадка, нежели говорили о былом благополучии.
Для односельчан Аверов тоже был чем-то вроде символа медленного умирания их поселка. В той, прошлой жизни он был отличным столяром-краснодеревщиком. Люди с ним считались, звали по имени-отчеству, уважали, а на его холостяцкую жизнь глядели как на недоразумение, которое нужно было исправить. Сватались к нему постоянно. Для старух-сводниц он был самым лакомым куском: каждая из них мечтала, что именно она найдет для него невесту, да только все попусту. Аверов был непреклонен – кроме своих станков и деревяшек ничего не видел.
Гробовщиком его нарекли уже сейчас, в нынешние времена. Его побаивались, если и здоровались, то едва заметным кивком головы. На него злились, где-то в глубине души завидовали и никогда не поднимали на него глаз, всегда старались быстро пробежать мимо. Не дай Бог столкнуться с гробовщиком, не дай Бог он внимательно, с головы до ног, осмотрит тебя – значит, вымеряет: черед твой близок! Такое страшное поверье существовало об Аверове, на что ему было наплевать.
Он, как и прежде, занимался своим любимым делом, возился с деревом. Окна, двери, табуреты, скамейки, прочую мебель никто уже не заказывал, не было у людей на это достатка. Единственное, что ему приходилось делать, так это гробы, кресты и оградки. Благо – покойников хватало. Если в былое время умирало по одному в месяц, то сейчас и троих, а иной раз и четверых приходилось обмерять. Большинство от водки сгорало, были и те, кто руки на себя накладывал, да и старики от жизни нерадостной скоро со света сходили. Нет, не сказать, чтобы Аверов сильно наживался на своем страшном ремесле, оплату он брал небольшую. Да только люди все равно считали, что он зарабатывает на их горе. Часто меж собой они судачили, что им, мол, от бедности своей землю скоро есть придется, а он, бесовская рожа, на смертях их зашибает.
И в самом деле, поселок жил почти что натуральным хозяйством, деньги если и были, то только у стариков с пенсий, другие в город подавались за сто километров в надежде найти хоть какой-нибудь заработок, а еще кормила Медвежья сопка. Она нависала прямо над поселком. Где-то начиная с августа люди взбирались на неё и, буквально ползая на брюхе, прочесывали каждый сантиметр в поисках грибов и ягод. Затем все собранное в ведрах и лукошках выносилось на трассу, и начиналась бойкая торговля. Какая-то часть от этих небольших денег со временем отходила Гробовщику.
Страсть Аверова к своей работе и к дереву заставляла его и гробы делать на совесть. Каждый был, как произведение искусства, одинаковых не встречалось. Все гробы были отшлифованы, некоторые были покрашены лаком, другие промазаны олифой. Делал он их каждый день, процесс был отлажен до тонкостей.

Здесь у него доски сушатся, там уже готовая конструкция, этот ждет шлифовки, тут крышка, на которую еще не прибил резной кант, а эти пора отнести на склад, пусть ждут своей очереди. Гробы были разных размеров. Умрет человек, Аверов уже тут как тут, с железным складным метром, карандашом и клочком бумаги. Обмерит покойника, запишет размеры и через час уже на тележке везет гроб. А еще в перерывах между работой он любил прогуляться по поселку. Видно его было издалека: он сутулился, никогда не ходил быстро, на нем всегда был его рабочий черный комбинезон, из бокового кармашка выглядывал металлический метр, а за ухом находился обгрызенный карандаш. Аверов и по облику сильно отличался от других: у него была гладко выбритая голова, холодные белесые глаза и седая щетина, трехдневная, причем трехдневной она была у него всегда – хоть в понедельник, хоть в субботу – и это наводило людей на разные мысли. Сразу вспоминалось, что жил он бобылем, ни с кем не желал заводить семьи, а коли так, то нечист, с бесом дружбу ведет и гуляет не просто так: ищет, кого прибрать. Девки молодые, те и вовсе, завидя Аверова, кричат, как резанные: “Берегись! Гробовщик мерить идет!”
И вот однажды Аверов возвращался с прогулки и, подходя к своей мастерской, заметил приближающегося к нему человека. Знаком он ему не был, ни лично, ни по гробовым делам. А Аверов, что интересно, все свои гробы помнил и знал, какой кому служит, потому в незнакомце он мог признать только будущего клиента, но никак не прошлого. С виду он сразу приглянулся Аверову: чужак выглядел человеком состоятельным, а стало быть, ему можно было продать свой самый дорогой гроб, полированный, с окном на крышке.
Коротко стриженный, широколицый, лет двадцати пяти, незнакомец быстрым шагом направлялся к Аверову. Белое шелковое кашне на шее и черное до пят пальто идеально сидели на молодом человеке, украшая и одновременно придавая ему солидность, словно были созданы для него. Остановившись в метре от Гробовщика, он сплюнул, и, оценивающе посмотрев на металлический метр, что выглядывал из кармана Аверова, протянул:
– Так ты и есть, типа, столяр?
– Ну да, но в последнее время я больше по гробам.
Парень опять сплюнул и, почесывая золотым перстнем изнеженную щеку, задумчиво изрек:
– Не-а, гроб мне не нужен. Я себе уже в прошлом году прикупил, по случаю. Хороший, немецкий, пуленепробиваемый. Знаешь, я в нем однажды даже спал. Ничего так, мягко... Ну а с подружкой моей мы там такое разок затеяли... Тебе лучше не знать, старый ты.