что вас по жизни ожидает...
Не говори ей ничего!
Но он легко взмахнул рукою,
открыл он весело уста,
и вот пред ним – передо мною –
отныне путь и пустота...
Во мраке не столбы со светом –
клеветников горят глаза.
Зачем, зачем ушла с поэтом?
Ведь мама плакала: нельзя!..
Но те, кто ходят на экране,
не слышат... пленку вырву я!..
Ты спишь с улыбкой на диване,
с улыбкой – это для меня.
Но счастье знала ты едва ли,
считала дни и каждый грош.
Нас в жизни часто предавали.
А власть любила только ложь...
Я с третьей спички кинопленку
поджег: сгори же навсегда!.
Не быть небывшему ребенку,
не быть страданьям никогда!
Не быть и славе – что нам слава!
Не быть скитаньям по Руси...
Кино – не лучшая забава.
Усни, родная, и прости.
Ах, знать бы, ведать бы заране...
да только в сказках волшебство...
Сияй, экран! Пусть на экране
не будет больше ничего.
И крикнуть бы еще влюбленным:
всех в мире стережет беда...
Но сединою убеленным
не верьте, дети, никогда.
ДОБРОЕ ДЕЛО
Анатолию Кобенкову
Сделал доброе дело –
и получил по морде.
Чего же душа хотела?
Орден? Пиджак по моде?
Сделал дело еще раз,
светлое и святое, –
ходишь в крови, как Щорс
из песни времен разбоя...
Так отступись! Иди же
мимо слепых, убогих,
мимо горящих хижин –
дружбу найдешь у многих!
Нынче они во славе –
вор, паяц и преступник...
Но почему же во здравье
только твое, заступник,
ставят свечу за копейки
дети вокзалов ночные,
девочки и калеки,
и старушки России?
* * *
Евгению Попову
Кто там вечером орет
о любви и жизни бренной?
По реке несется плот,
по реке опасной пенной.
А на нем сидит толпа,
люди пьяные с гармошкой.
Руль отломан – трын-трава!
Расступись тайга дорожкой!
Я стою на берегу,
что за дикая бравада!
Как помочь им? Не могу!
Я кричу им: прыгать надо!
Но не слышит наш народ.
Жизнь моя ушла вперед...
Вот стою, седой, степенный.
А в глазах все тот же плот,
деревянный, хлипкий тот,
он, кренясь, летит, поёт
по реке отвесной, пенной...
* * *
Леониду Жуховицкому
Всю жизнь чего-то жду
с томлением и болью.
То солнце, то звезду,
то милую, то волю.
Вкусивши соль дорог,
побывши одиноким,
вновь лезу на порог
я волком волооким.
Я вновь пахать готов,
согласен и на сено...
Но есть десятка слов:
там “ветер” несомненно.
“Свобода” и “простор”.
“Вино” и “бесконечность”...
Но побеждает вздор,
простая человечность...
* * *
Жалею, и зову, и плачу!
А кто не плакал и не звал?
Кто не бросался наудачу
под звуки музыки в подвал?
И храбро под ремень армейский
не подставлял свою ладонь,
девчонку сватая из местных,
большую, жаркую, как конь?
Иль странную, как та фиалка,
что синенькая среди трав...
ее ладонью тронуть жалко,
но выяснится: ты не прав,
когда случайно свет потушен...
остался только лишь в глазах....
да и слегка пылают уши...
А утром стыд, а утром страх.
Ее с цветами одеяло
конюшней прет из-за вина...
Она такое вытворяла...
не на учете ли она...
Ты стороной тот дом обходишь,
и плакать хочется, и спать...
Но грянет ночь – и к черту кодекс...
и снова входишь... и опять...
...Но будет год – в тугом наряде,
изысканна и холодна,
красивой дамой, строго глядя,
вы мне кивнете из окна.
Став чрезвычайно богомольной,
с закрытой грудкою вполне,
вы даже шуточки невольной
надменно не простите мне...