Вот так и в этот раз. Первой мыслью оказалось озарение. Я неожиданно поняла, что на той стене, где не было ничего нарисовано, ничего быть и не должно. Потому что в этой стене окно. Только крепко забитое досками. Или не крепко? Я встала, подошла к окну, вцепилась пальцами в деревяшки. Наверно, там сейчас лето, рассвет. Доски, по-моему, не ожидали такого вероломства с моей стороны. Или на самом деле были халтурно заколочены. Но это не важно, главное, что окно было освобождено. За окном стояла ночь, падал снег. Правильно, я так и думала. Взялась за ручку оконной рамы. “Из окон выходят только покойники и самоубийцы”, – сказал мне кто-то из глубины комнаты. Я даже оборачиваться не стала. Когда снег падает, небо светлое-светлое, даже ночью. Интересно, почему? Усмехнулась невидимому собеседнику: “Ну и что? Я же не виновата, что в этом чертовом помещении нет дверей!”.
Выход есть. Выход всегда есть. Выход рядом.
Я решительно распахнула окно. Потом вылезла и пошла миру задавать свои вопросы.

Анна ДАШКО, 15 лет,
гимназия “Универс”

А КАК ЖЕ БЕЗ ВЫХОДА?

Я смотрела на потолок. Он был черный, какой-то неправильный, и не потому, что именно в этот цвет его покрасили. Просто “добрые люди” закоптили его зажигалками. Я повернулась, но неправильный потолок и там был черный. Ну и не буду на него смотреть. Все на него смотрят. Лучше поглядеть на стену. Вон их сколько – целых четыре. Так, какая мне больше нравится? Правая! Значит, буду смотреть на правую. Вся нижняя часть стенки имела необычный узор в виде отпечатков ног. А с краю имелись какие-то серые прямоугольные кнопочки с циферками, и все это располагалось на странной железке. Мне быстро надоело их рассматривать, и я повернулась к правой стене. На ней было написано слово. Коротенькое такое, но очень напевно звучащее. Явно не русское. Наверно, китаец какой писал или японец. Все равно не нравятся мне эти буковки, не аккуратно они написаны. Особенно вот эта, первая, из двух скрещивающихся палочек.
Теперь я уставилась на заднюю стену. На ней надписей было не в пример больше, чем на предыдущей. Но однообразные какие-то: “Юля, я тебя люблю!”, “Вика, я тебя люблю!”. Ну и еще примерно восемь таких “люблю”. Скукотища!
Наконец я посмотрела вперед. Эта стена существенно отличалась от других. Хотя бы тем, что на ней ничего не было написано. Только посередине имелась толстая черная полоса. В этой полоске была щель, из которой лился ровный электрический свет. Все! Мне уже надоело рассматривать. И я решительно шагнула вперед. Стена передо мной разъехалась в разные стороны. Я уже хотела выйти, но тут за моей спиной раздался голос: “Девочка, это какой?” Я обернулась к мужчине, стоявшему у стены с любовными признаниями. И сказала: “Восьмой”. После этого я вышла из лифта и пошла домой, кушать и отвечать на вопросы, которые нам задали по литературе.

Ксения ПОПОВА, 16 лет,
гимназия “Универс”

ВЕЧНЫЙ СПОР

“Я пою для тех, кто идет своим путем,
Я рад, если кто-то понял меня”.
К.Кинчев.
– Ну, здравствуй. – Я кивнул ребенку, трехлетний образ которого качался перед моим взором и улыбался – весело, открыто.
– Привет. – Носик ребенка чуть сморщился, но появившаяся рука указательным пальцем почесала ему переносицу и подмигнула мне. – Ты что-то хотел узнать? – спросил ребенок чуть повзрослевшим тоном.
– Да. Я хотел бы спросить…
– Есть ли жизнь после смерти? И есть ли смерть ли вообще?
– Именно. – Я не удивлялся.
– Ты не меняешься. Тебя мучают одни и те же вопросы, – вздохнул уже пятилетний ребенок, ковыряясь в носу.
– Да.
– Жизни нет. Смерти нет, – просто сказал ребенок.
– А я? Я живу. – Я пытался говорить просто и понятно для ребенка, но, кажется, в этом не было необходимости: передо мной был не ребенок, а его видимость, да и я собою не был.
– Ты существуешь. Я существую. Это не жизнь.
– Это – что именно?
– Это – это когда ты – вечно молодой романтик, а я – вечно живой материалист, – ответил подросток десяти лет.
– Живой, – уцепился я за слово.
– Ну, это слово такое, образное, – ухмыльнулся подросток.
– И все-таки я думаю, что живу, – упрямился я.
– Думай. Истина от этого не изменится.
Я промолчал. Что с ребенком спорить? Даже если знаешь, что через несколько минут он превратится в древнего старика.
– А бог, бог есть?
– Нет. – Ему уже тринадцать лет. Переходный возраст, трудные дети: всё отрицают.
– Почему? – спрашиваю я, предвидя ответ. Ответ, которому уже десятки, сотни, тысячи лет.
– Мы его не видим, не слышим, не чувствуем. “Бог устал нас любить” – слышал такое?
– Слышал... – Я вздохнул. – Бог. Устал. Так ты не отрицаешь его, раз говоришь?
– Отрицаю.
– Хм. – Молчу. Мы оба молчим. Я не сдаюсь: – Но все равно, кто-то же должен быть!
– Должен? – засмеялся мой ровесник – парень семнадцати лет. – Нет, не должен, и даже не обязан.
– Да есть, есть кто-то… что-то… какая-то высшая сила!
– У тебя есть доказательства?
– Нет. В некоторых случаях они не обязательны.
– Да ну? Проверим? Вот рука. Рука? – Передо мной появилась рука. Рука взрослого мужчины.
– Рука.
– Прикоснись.
Я прикоснулся. Рука растворилась, а вместо нее в воздухе висела столовая ложка, даже с остатками каши.
– Ну?