часть которой сокрушила война, – есть чего записать и вспомнить. Кроме того, она “секретарит” у меня, печатает на машинке и, хотя здоровье ее не просто подорвано, а разорвано на куски, без дела сидеть не может, иногда, держась за стенки, тащится в кухню, затем в библиотеку – и стучит, стучит на машинке. Сделала вот почти титанический труд – отобрала две тысячи страниц – писем читателей, друзей – ко мне, часть писем и моих, организует как-то и где-то издать письма, документ, можно сказать, откровение современной жизни.
Благодарю вас за этот вопрос. Не часто мне его задают и предоставляют возможность высказать слова о моем вечном, единственном спутнике и неутомимом, сверхтерпеливом помощнике. Литератор Виктор Астафьев – не подарок для жены и близких своих, не был он подарком и в солдатиках в 1945-м году, когда сходился с Марией Семеновной в нестроевой части, куда попал после госпиталя. Поговорка есть очень бодрая, должно быть, большевистская – они большие мастера насчет ободрений и боевых выкриков: – все, что ни свершается – к лучшему. Но слишком уж много вокруг нас того, что дает основания усомниться в этом оптимистическом заверении.
Лет уже 15 тому назад, будучи на конгрессе сторонников мира в Варшаве, я спросил насчет нашего будущего у академика, хорошо осведомленного в земных делах, и он сказал, что если мы немедленно начнем разоружение по всей земле, погасим военные печи, в которых сгорает драгоценное сырье, и одновременно начнем починку неба, лечение земли, очищение морей, океанов и рек, то лет пятьдесят протянем, но если этого не случится, то мы подойдем к той черте, точнее – к краю, когда никто уже не возьмется угадывать, сколько нам осталось быть на земле – 40 лет, 400, четыре ли тысячи… Мое мнение: до края того совсем недалеко, ведь человек не отказался пока ни от одной услуги гремящего прогресса, и не поумнел он, но нахрапистости потребителя в нем добавилось: окиньте взором Урал, и Вы увидите, на что способен человек-самоистребитель.
Россия на земле не сама по себе, она сожительствует со всем человечеством, а человечество-то поет и пляшет, мчится, давя колесами собратьев своих, и палит из все усовершенствующегося оружия во все стороны. Безумие, утрата ценности человеческой жизни и крови, желание отобрать, хапнуть, обмануть. Но не заработать хлеб свой – вот самые убедительные признаки жизни на земле на исходе двадцатого, видимо, предпоследнего века земного существования.
И дальше-то ничего утешительного нет: генетики пророчат, что через четыреста тысяч лет из мутных вод выползет крыса, съест другую крысу – и пошло-поехало развитие жизни на земле вперед и дальше – таков, мол, генетический код планеты Земля. Ну, что тут скажешь? Руками разведешь, анекдотец расскажешь и с шутками-прибаутками плясать пойдешь – лучше уж доживать весело и бездумно, чем унывать и заранее в могилу ложиться.
Праздники Победы? Все их, начиная с сорок пятого года, я воспринимаю и провожу, как день поминовения убиенных на войне, никогда не ходил и не хожу ни на какие сборища и приемы, где ветераны пьют казенную, бесплатную водку и трезвонят о своих и всеобщих подвигах, не чувствуя никакой неловкости и стыда перед погибшими товарищами. Какова бы ни была цифра наших потерь, а она упирается в сорок

семь миллионов, война, где впервые в истории человечества мирного населения погибло больше, чем солдат на войне, не может считаться праздником и поводом для веселья, словоблудия, маршей и песен. В этот день надо всей России молиться, просить прощения у тех, кого мы погубили и, прежде всего, у женщин и детей, уморенных голодом, иль хуже того, вовлеченных в вопиющую мясорубку. Обращаю внимание, что противник наш почти не вовлекал женщин и детей в окопы, в дикость, кровь и грязь войны. Только когда наши армии влезли в тесные, каменные улицы Берлина, женщины начали защищаться, дети и старики садили из всех окон фаустпатронами в бока наших танков и машин на улицах Берлина – произнести и то страшно! Одновременно горело 850 наших танков. Генерал Бредли, узнав, что штурм Берлина обойдется его армии в сто тысяч душ – отказался от этой операции. А нам никого не жалко, как говорит персонаж Шукшина из “Калины красной”: – “мужиков в России много” и продолжительность жизни этого создания приближается к пятидесяти годам, да и те мужики, что есть, не хотят жениться, сидят по тюрьмам и лагерям, избывают друг друга в военных казармах, норовят податься в бомжи, в сексуальные меньшинства, а больше пьют, гуляют, прожигают и без того короткую свою жизнь.
Да, хотелось бы быть оптимистом, но в мои годы, с моим жизненным багажом сделаться оптимистом не так легко и просто. Но жизни, подаренной нам Господом, надо радоваться и дорожить ею. В тридцатых годах везли куда-то на расстрел русских священнослужителей. Родственники одного священника-смертника как-то ухитрились повидаться с ним в Красноярске и, обливаясь слезами, спросили: “что же нам-то, здесь остающимся, делать?” И смертник ответил: – “Радуйтесь!”
Для меня этот завет сделался нравственной опорой. Может, кому-то из читателей ваших он тоже поможет укрепить дух свой, добавит оптимизма, вселит веру в будущее. “Разум радостно тяжелеет”, – сказал недавно мой друг поэт, я же желаю, чтобы разум людей тяжелел от умной книги, Великой музыки, познания самого себя и мира Божьего…
19.9.1996 г. село Овсянка

ПЕРВАЯ ДРЕВНЕЙШАЯ ПРОФЕССИЯ

Первая древнейшая профессия, когда-то вскормившая человека, спасла и мою семью после войны. Правда, крупнее рябчика я другого зверя редко бивал, разве, что изредка тетерю или утку потому как после фронта боялся большой крови.
Я и сейчас с наслаждением вспоминаю те дни, когда бродил один по тайге, где и сочинительствовать начал.
Хотелось бы пожелать России и жителям ее, и правителям тоже, чтобы в тайге у нас был хозяином настоящий охотник, как некогда на воде был хозяином рыбак. Сейчас в тайге хозяйничают те, кто приехал в нее что-нибудь хапнуть. Поэтому идет опустошение охотничьих угодий и сибирской тайги, в том числе, черные люди губят и гробят здесь все живое и мертвое, не щадя и самое тайгу, и ее обитателей.
Надо сделать так, чтобы внуки наши видели и ее обитателей вживе, а не по телевизору.