Виктор АСТАФЬЕВ
ОСТАНОВИТЬ БЫ
БЕЗУМИЕ
ИЗ ПИСАТЕЛЬСКОГО АРХИВА
Ответы на вопросы газеты “Уральский рабочий”
…Да, многое, очень многое изменилось в нашей стране и в
народе и, как всегда, на Руси: “с маху под рубаху”, – не спросясь и не
подумав, готовы ли мы к таким крутым переменам и переворотам; сможем ли
мы, так долго жившие и работавшие под идеологическим конвоем, с железною
уздою порванными губами, не наученные дышать полной грудью, молвить громкое
слово без оглядки, воспользоваться обрушившейся на нас свободой. Свобода
для народа, не зрелого, нравственно запущенного, с изуродованным сознанием,
со смещенными понятиями добра и зла, – то же самое, что бритва в руках
ребенка.
Вот мы и пообрезались, и хнычем, ищем врагов, вопием, но чаще в растерянности
тупо молчим, не понимая, что происходит вокруг нас. То ли дело было совсем
недавно: дядя за нас думал, дядя вел нас прямиком к светлым вершинам,
предупреждая, что шаг влево, шаг вправо делать нельзя – опасно, и за послушание
дядя же давал баланду, а кому и кашу с маслом.
Как я себя чувствую? “Всяко-разно”, как говорят на Урале, но внутреннее
освобождение меня врасплох не застало, я, может быть, готов был жить и
работать при любых обстоятельствах, не очень обращая внимание на перемены
погоды, я не по капле, но по бисеринке выдавливал из себя раба, хотя и
ощущаю, что раб этот так глубоко и плотно заселился во мне, таким поганым,
сосущим глистом прилип к моему нутру, что до конца моих земных сроков
не выжать мне его из себя, как и всему старшему поколению моих соплеменников.
По-настоящему свободных людей я встречал, но не у нас, а за границей,
хотя сейчас есть молодцы, которые громко заявляют, что они всегда были
независимы, жили, как им хотелось.
Неправда это иль наивное заблуждение – современный человек даже улицу
перейти свободно не может, а уж жить свободно…
Я всю свою творческую, а может, и не только творческую жизнь готовился
к главной своей книге – роману о войне. Думаю, что ради нее Господь меня
сохранил не только на войне, но и во многих непростых и нелегких, порой
на грани смерти, обстоятельствах, помогал мне выжить, мучал меня памятью,
грузом воспоминаний придавливал, чтобы я готовился выполнить его завет
и рассказать свою правду о войне. Ведь столько человек побывало в огненном
горниле войны, столько и правд о ней они привезли домой.
Есть, есть высшая сила, приготавливающая человека к тому или иному свершению
– не случайно и я начал воевать в тургеневских и бунинских местах, волной
военной заносило меня и “к Гоголю” в Опишню, Миргород и Катильву. Воевал
я на 1-м Украинском, а вот бросили нашу часть к шевченковскому куреню
– на уничтожение Корсунь-Шевченковской группировки, в помощь второму Украинскому
фронту; только-только перешли границу и вот под городом Ярославом, я уже
в усадьбе магнатов Потоцких, где и парк, и
дом – сплошное искусство, а затем и к Шопену в гости заносило.
Уже в начале работы над романом начали твориться чудеса: безвестный читатель
мой прислал мне тетрадь с записями окопного немецкого сленга. Свой-то
я хорошо постиг, а немецкий мне был неведом; тут же из Москвы приходит
книга под названием “Скрытая правда войны 41-го года”, а следом – из Германии
альбом – воспоминание о войне, где письма фронтовиков отобраны не по нраву
цензоров, не исправлены главпуровцами, а война в снимках и текстах, какая
она есть, страшная, неприглаженная, бесчеловечная.
Немцы, начиная с романа Рихтера “Не убий”, изданные в 1947 году – пишут,
пишут и написали свою правду о походе на Восток, о трагическом поражении,
чтобы все, у кого чешутся руки, осознали деяния фашистов, а мы все тешимся
той правдой, которую навязала нам наша лживая пропаганда, и верим, что
красиво, героически воевали, чем подзуживаем реакционно, агрессивно настроенных
людей, среди которых немало и молодых, не знающих, куда себя девать. Вот
нас и умыли снова кровью, на этот раз на Кавказе.
“Кто врет о войне прошлой, тот приближает войну будущую”. – Вслушаться
бы и повнимательней вчитаться нам в эти вещие слова, многих бы мы бед
избежали, от гонора властителей мира сего скорей бы избавились…
Сейчас я готовлюсь к третьей книге романа “Прокляты и убиты”. Но в прошлую
осень тяжело переболел и до сих пор не поправился до конца, а роман писать
– это все равно что телегу с каменьями в гору везти. Жена моя, Марья Семеновна,
урывками, как я говорю – “между стиркою кальсон и варением пищи”, маленько
пишет. К нашему юбилею совместной жизни – 50-летию – написала и издала
книгу “Знаки жизни”. Потом очень долго корпела и составила свою родословную
– “Земная память и печаль”, весьма интересную и поучительную для тех,
кто тоскует и никак не хочет забыть наше “светлое” прошлое… Супруга моя
из девятидетной уральской рабочей семьи, большую