ПЯТОЕ ДЕКАБРЯ

“Сегодня, пятого декабря, годовщина разгрома немцев под Москвою”, – говорит радио.
И сегодня в Москве будут опять пить вино, впоминать, торжествовать, радоваться.
В Сибири тоже будут пить. И плакать. Повсюду.

МЫ НЕ БРОСАЕМ ЭТИХ ЖЕНЩИН...

Зачем средь будней тяжких и унылых,
На склоне лет помеченных судьбой,
Вдруг встретится нам юное созданье
Иль женщина, которая забыв
Родиться в прошлом времени,
Дням нынешним совсем не подошла?
Умнее многих (...), красивей, чище,
Она бредет по суетной земле
Чуть с притаенною надменною улыбкой
И с тяжкою тоской о лучшем мире,
И о мужчине, кто был создан для нее.
А тот мужчина был убит под Ржевом,
Иль Репицей, иль в чужедальней стороне,
Тоску о ней не передавши сыновьям.
И вот она живет себе на свете,
Стареет, сердится, и утешенье пробует найти
В тех мальчиках,
в тех догорающих душонках человечьих,
Где душ-то нет, а отблеск лишь ее,
И подлинно им имя – мальчики
(Бог понапрасну кличек не дает)...
И вот однажды отвернувшись от мальчишек,
Как бы оконтуживших (...) собою
Ей выдуманный идеал,
Она увидит где-нибудь в толпе усталое лицо
(Оно покажется ей умным),
Тоску в глазах (она подумает – мечту о ней),
И тяжесть лет на взгорбленной спине,
от психопатий (...) и терпения седеющую голову
(а это дважды два принять
за мужественный знак),
И бросится она к нему навстречу,
Ошеломив его собой.
И примет он ее, притихнет сам в себе,
И в нем проснется проблеск памяти, в котором...
Жила с лет юношеских женщина –
Она? Наверное, она? Конечно же, она,
И станет он тем юношей крылатым,
Что по ночам летал под потолком,
Спасал ее от смерчей и пожаров,
Выкрадывал из царствия Кащея,
полмира побеждал, да что полмира –
                                       мир ради нее...
...Страсть припоздалая. Ее я сам изведал...
Но, что сгорело, вновь не подожжешь,
И душу, отданную праведному делу,
На нежности телячие не повернешь.
Привыкши жить по чьему-то указу –
Мы чувств не ведаем, мы чувства предаем.
И с позднею раскаянностью видим,
В себе их погасив, отдавши все в чужие руки, –
Мы детям нашим не дали чего-то главного,
А вот терпенье, безгласность и покорность,
Которую в заслугу ставят нам,
Мы им пытаемся всучить,
И сами чувствовать не научившись,

И нежность чувств пристукнув (...)
солдатским каблуком –
Мы головой качаем, наблюдая
Как слово нежность и любовь –
Все больше заменяет пакостное слово,
Склизкое, как лягушонок, свистя...
И упаду однажды. И спутница моя
                со мною рядом ляжет –
Полу-мужчина, полу-лошадь, полу-
                              Божья матерь,
Усталая и скорбная – в гробу и то
                 готовая прощать.
Святая женщина. Последняя в миру
Умевшая жалеть нас, подымать
И всё прощать, как матерь Божия
прощать умела.
Мы вместе упадем и, думаю,
Вздохнем мы облегченно,
Отпустим воз свой – и покатится он вниз,
И некому его подхватить... ведь воз-то наш!
Зачем им воз – без воза, дети,
                         легче жить...
И нету в мире тишины,
Танцуют наши дети.
А я, услышав, как грохочет в мире музыка,
в последний раз услышу гул войны,
И содрогнусь, и как во вспышке выстрела
Увижу бешено летящую телегу
там вдали – тебя под колесом...
Зачем средь буден и тревог
Меня любовью наградила,
Судьба иль рок? Зачем война
                     во мне меня убила.
Я не хочу тревог, мучений не хочу.
Я мир люблю полузаснувший, тихий.
Уйди, уйди, тревожная любовь,
Изыди, наваждение, изыди, юношеский сон –
Так тяжко пробужденье!
        Так тяжко пробужденье!

Быковка, август 1970 г.

(БЕЗ НАЗВАНИЯ)

...Когда люди вдвоем, или их несколько,
Они говорят о погоде, о том, что их окружает,
О любви, о войне, о жизни и смерти.
Когда человек один, он дышит воздухом,
Наслаждается погодой, природой,
И любит он в одиночку, и мыслит,
И радуется, и горюет –
Наедине с собой человек есть сам –
С другими людьми он уже другой
И не совсем тот, что есть на самом деле...

Быковка, август 1970 г.