Мучачас

У дочерей неприхотливой Кубы
божественное совершенство форм
не дорогая вешалка для шубы,
а средство заработать на прокорм.

Всерьез проблемой этой озадачась,
лишь утро занимается, уже
гуляют грациозные мучачас
по золотому пляжу неглиже.

И будь ты даже от природы робок,
и хоть блюди библейскую мораль,
но на владелиц шоколадных попок
истратить двадцать долларов не жаль.

Случайный взгляд замечен будет мигом.
Знакомство совершается в момент.
Через минуту ты уже “амиго”,
через другую – ты уже “май фрэнд”.

Дальнейшее, друзья, общеизвестно.
Но чем я был приятно удивлен:
свой хлеб мучачас отрабатывают честно,
в отличие от некоторых жен.

Иерусалим

Вечный поезд истории здесь отошел от перрона,
и пока он по миру ползет сквозь времен череду,
здесь все те же гробницы зияют
в откосах Кедрона
и кривые оливы растут в Гефсиманском саду.

Соль истории – здесь. Воздух полон ее ароматом.
Здесь историю можно попробовать
просто на вкус:
помнят Ирода эти щербатые стены в накрапах;
и сюда на ослице однажды въезжал Иисус.

Среди этих теснин разыгралась известная драма,
уповая на сказку, что руки греха коротки,
божий сын опрометчиво выгнал
торговцев из храма
и у гнусных менял опрокинул надменно лотки.

Только божеской силе
земное подвластно едва ли,
и корыстных начал из натуры
людской не известь:
в назидание прочим, здесь божьего сына распяли
и на тысячи лет заповедали страшную месть.

Ведь отсюда уйдя, он сюда и вернется в итоге.
И потомки менял у него на пути
под могилы свои раскупили места при дороге,
чтобы первым воскреснуть, и в божие царство войти.

В храме Гроба господня, в
юдоли вселенской печали,
где толпится потерянно
пришлый доверчивый люд,
в алтаре над Голгофой
слуги божьи торгуют свечами
и картонные крестики прямо в гробу продают.

А богам все равно,
чем народ на земле одурманен,
и когда вечный город, устав, засыпает в ночи,

христианской святыни хозяин,
араб-мусульманин,
замыкает собор и с собою уносит ключи.

Улыбка Сфинкса

На грешной и неправедной земле,
среди руин, убожества и свинства,
изо всего увиденного мне
запомнилась одна улыбка Сфинкса.

Кто смысл ее сумеет разгадать?
Ведь лик доисторического дива
и ныне не способны передать
ни кисть художника, ни точность объектива.

Окутанные маревом пустынь,
черты лица расплывчаты и зыбки.
Он пережил и взлет, и прах твердынь…
Что кроется в его полуулыбке?

Песком засыпав чудище на треть,
ветра времен, в непримиримой сшибке,
усмешку с камня не смогли стереть…
Что кроется в его полуулыбке?

Ах, этот взгляд из вековечной тьмы!
Он что, уже провидел все ошибки?
Что знает он? Чего не знаем мы?
Что кроется в его полуулыбке?

Что гением безвестного творца
сокрыто в этом звере-человеке,
знакомое с начала до конца,
не познанное присно и вовеки?

На фотографии улыбка не видна.
Она, как эхо, растворяется в эфире.
Она такая, может, не одна,
а может, и единственная в мире.

Грустная колыбельная

Спи, мой мальчик, на город валится
вместо снега промозглый дым.
Дед-Мороз в прохудившихся валенцах
бродит там по сугробам седым.

Это он только в сказках розов,
а взаправду он стар и сед:
нету розовых дед-морозов
и снегурочек белых нет.

Занесло на беду первобытных
из лешачьих болот их сюда,
где давно не когтисто-копытных,
а колесных пасутся стада.

Наши дебри – из камня и стали.
В реках вместо воды купорос.
Наше небо заводы застлали
чадным дымом из труб-папирос.

По проспектам, отравленным газом,
Дед-Мороз семенит, словно вор,
и вослед ему желтым глазом
ухмыляется светофор.

Мир причудливый в царстве сонном:
небосвод полыхает огнем,
на пространствах, залитых неоном,
ночью много светлее, чем днем.