— Сначала этот, — Женя указал на Олега стволом “Стечкина”.
Хаваш охотничьим ножом перерезал веревки и затем отдал нож Олегу:
— Выбирай любого.
Связанные солдатики затравленно смотрели на Олега. Хаваш пристроился в углу с камерой “Сони”. Олег медленно подошел к солдатам. Женя его подбодрил:
— Не робей, тебе придется это делать часто.
Олег молниеносным движением отправил нож в Женю: стук костяной рукоятки о его лоб совпал с грохотом разбившейся об пол камеры. В мягком подкате Олег ушел от выстрела Хаваша и захлестнул его руку с пистолетом неизвестно откуда взявшимся жгутом. Через мгновение чеченец без движения лежал на полу. Олег подобрал стволы и подошел к Роме:
— Ну как, зема, ты в порядке?
— В полном, — и Рома улыбнулся разбитыми губами.

РАСТИ-РУСТ*

Сахиб Киран — Хозяин судеб — смотрел на город. В утренних лучах белые дома и дворцы окрасились в розовый цвет. Кисть невидимого маляра не тронула только великолепный освинцованный купол мечети Омейядов. К обрыву, у которого стоял Тимур, ковылял пожилой воин.
— Великий султан, горожане привезли выкуп — десять миллионов динаров, — эмир Сайфутдин Барлас застыл в почтительном поклоне. Тимур повернул к нему смуглое лицо, тонкогубый рот презрительно скривился:
— Мало. К завтрашнему утру пусть готовят столько же.
В Дамаске гнусавые муэдзины стали громко созывать правоверных на молитву. Тимур, с усилием согнув искалеченную правую ногу, опустился на траву. С колен поднялся сам и уже из седла добавил:
— Если мое повеление не будет выполнено в срок, Дамаск украсят минареты из глупых голов его жителей. Передай это старейшинам...
После утреннего намаза Салих развел в кузнице огонь. Наваливаясь на мехи, рослый кузнец проклинал городских старейшин, заставлявших ковать оружие бесплатно. А его работу сделает не каждый. Настоящий дамасский клинок сваривается из нескольких (не менее семи!) тончайших полосок стали разных сортов и, после ковки, особым способом закаливается. Отец передавал Салиху секреты ремесла на протяжении жизни и перед смертью заставил сына произнести жуткую фамильную клятву. Морщась от неприятных воспоминаний и от резкого запаха, кузнец достал последний клинок из корыта. Близилось время хутбы — торжественной пятничной молитвы. Какие будут новости о хромом шайтане?..
Дува проигрался в кости Кутлугу, воину из соседней сотни. Этот пес получил все, что Дува добыл в походе. Пять сотен кебекских динаров. Шелковую китайскую палатку. Стальную кольчугу тонкой работы. Вороного карабахского трехлетка, резвого, как ветер. Теперь он, Дува, седлает старую вислозадую лошадку со съеденными зубами. На первом же смотре армии его, Дуву, поднимут на смех. А ведь султан Тимур помнит Дуву еще по Исфагану. Тогда воин положил в общую кучу восемнадцать голов непокорных горо

жан. Оставалась, конечно, надежда на грабеж Дамаска. Но если хромой султан не выкинет черный флаг над своим шатром? Мимо Кутлуг провел жеребца, издевательски ухмыляясь. Труба прогнусила ночную стражу. Сегодня в дозоре — Дува, дурковатый Хызр и рябой большеусый Бурундук. Три всадника о чем-то посовещались и вскоре растворились в темноте...
Тимур принимал посла из Дамаска. Впоследствии Ибн-Халдун стал известен как историк и, в меньшей степени, как шпион хромого завоевателя. Окруженный шатрами эмиров и палатками воинов, походный дворец Тимура походил на сказочный замок. Над волнующимися стенами из желтого шелка вздымался шелковый же голубой купол, увенчанный зубчатой башенкой. Султан лежал на устланном коврами помосте. Нукеры у входа изредка позванивали оружием.
— Говори, почтенный, — старый полководец пригубил запретный рубиновый напиток.
— О, светоч мира, городской совет принял все твои условия. На рассвете старейшины вынесут ключи от Дамаска, — взгляд сирийца был остр и проницателен.
— Сочли ли твои люди богатства Дамаска? — спросил хромец низким голосом. Змеиные глаза, казалось, сверлили тайного агента насквозь.
— Да, повелитель. Сосчитали все, до последнего ишака, — Ибн-Халдун передал султану свиток самаркандской бумаги. Тимур отложил его, не читая.
— Получишь пятьсот золотых монет. Что еще?
— Я бы хотел покинуть город, великий султан, — тихо сказал сириец...
Фатима тревожно взглянула на вошедшего мужа. Салих сел, стиснув узловатые кисти.
— Завтра старейшины откроют ворота, — кузнец старался не смотреть на жену, — И еще... Городской совет требует сто динаров на выкуп Тимуру. Или заберут детей.
Женщина запричитала. Таких денег у них не было.
— Уйди, женщина, — выговорил Салих, — я буду думать.
Богатый кузнец из Каира давно его уговаривал продать семейную тайну. Предлагал большие деньги, но Салих не нарушал клятвы. Салих подошел к спящим детям. Десятилетний Юсуф и двенадцатилетняя Марьям не проснулись, когда отец доставал из сундука пожелтевший свиток. Через некоторое время кузнец шагал к центру города, за поясом звенел тяжелый мешочек...
Барабан ударил на рассвете. Среднеазиатская орда ожила. С ржанием коней, блеянием баранов, ревом ослов. Со скрипом тележных колес. С окриками командиров. С запахами дыма, кизяка, бараньего жира. Исполинская черная змея малиновой головой коснулась ворот Дамаска и замерла. Впереди войска колыхался на древке лошадиный хвост — штандарт Тимура. Передовая сотня в снаряжении малинового цвета. Слепящая позолота шлемов. Больной Тимур в носилках. Вокруг — принцы и эмиры на породистых скакунах. На лохматых лошадках — воины в темных засаленных халатах. Все — с луками и арканами. Сабля не у каждого. Старейшины упали ниц перед полководцем. Эмир Сайфутдин принял золотое блюдо с ключами от города. Золото уволокли в обоз нукеры.

* Расти-Руст — “в правде — безопасность”. Надпись на государственной печати Тимура.