...Мне снится другая жизнь, параллельный мир,
не этот, затертый мною уже до дыр,
в котором тоску наводит пейзаж в окне,
в котором ни слез, ни боли, ни моря нет.

И пусть континента остов на букву “аз”
не сводит с меня лукавых косящих глаз.
Ему не узнать о тайной моей любви.
Соленые гены викингов спят в крови.

И северный остров, где никогда не быть,
которую ночь меня заставляет плыть
в былое, а может, в грядущее. Курс — норд-вест.
Где врыт в каменистую землю мой крест,
                                                           мой крест...

1999 г.

***
Безжалостное время на дворе...
Как холодно в моем монастыре!
Остыли камни, перемерз ручей,
и птица умирает на плече
серебряного Будды, и язык
к смиренному молчанию привык.

В моей постылой келье бродит смерть.
В углу белеет шелковый конверт.
Случайный гость, прекрасный мандарин
прислал ко мне последние дары.
В конверте пресыщение, тоска,
печалью дышит каждая строка...

Я не могу ничем ему помочь,
поскольку знаю, что такое ночь,
глухая тьма, где плачет третий глаз,
где жизнь — всего лишь тягостный балласт
для вечности, ее седых равнин...
Где навсегда пересыхает Инь...

2001 г.

***
К сорока приходится воровать —
мухлевать, выкраивать, укрывать.
Даже если хлеб у тебя и кров,
даже если выводок твой здоров,
и порой скрипит по ночам кровать —
все равно приходится воровать.

Потому что дерзкие зеркала
раздевают странницу догола,
и являют миру не влажный вгляд,
а старенья ад
и души распад.

Вот и тянешь волоком в уголок
то, чего другим уготовил рок,
вот и запах страсти еще острей
чует волчий вырез твоих ноздрей.
Чтоб однажды в вязкой твой крови
утопил крыло херувим любви,
и лицо преступницы до утра
омывали блики его пера...

Это вечный скарб по дороге в ад.
К сорока приходится воровать...

2001 г.

***
Обживаюсь в чужом краю,
примеряю любовь твою —

ненадеванное, с нуля
платье голого короля.

Платье нежное, как цветок,
и роскошное, как Восток.
В нем сжимается, не дыша,
моя северная душа.

Я боюсь его, как огня!
Это платье — не для меня...

***
Той, что пишет.

Вторая колючим гребнем дерет вороные патлы.
У нее разбитные бедра и худенькие лопатки.
Она просыпается в полдень, к полуночи чистит зубы,
потому что могут быть гости, а у гостей есть губы.

Она постигла науку мотать избранникам нервы.
Она и вправду не помнит, кто у нее был первым.
Но о том, что бывает горькой мужская верность,
она достоверно знает по вкусу спермы.

Ее давно ничего не мучит и не морочит.
Она никому не дает, но часто берет, что хочет.
И ей наплевать, чем рознится день от ночи,
потому что дух ее прочен и взгляд порочен.

Но порой она пишет и ничего не слышит,
она пашет, неровно дышит и жаром пышет,
а когда, наконец, прольется нездешней влагой,
я тихонько целую ее слезу на бумаге.

...Я теперь посещаю редко ее владенья,
потому что туда не попасть за большие деньги,
потому что старею и страшно лишиться крова,
потому что во мне осталось так мало крови...

А еще я боюсь застукать мою Вторую
за каким-нибудь делом помимо строчек и поцелуев.
За шитьем, вязаньем, а может, за годы эти
у моей Второй в подоле заблудились дети?..

Лучше ей умереть, ибо хуже тоски и смерти
эта сытая жизнь, словно взятка в тугом конверте,
эти глухонемые дни без любви и веры.
Лучше ей умереть, чем стать не Второй, а
Первой...

г. Красноярск