а теперь есть одно чувство – чувство тебя.
Теперь я – это твое продолжение
в другой части света, которую ты так презираешь,
я самое большое твое преступление,
о котором ты даже не подозреваешь.
Впрочем, в чем ты виновен? Чересчур шибко
я на тебя набросилась, извини, милый,
я просто сама – глупая ошибка,
для которой нет тюрьмы или могилы.
Я хотела бы быть кому-то послушной,
и зная, что ты не напишешь, я надоедаю тебе просьбой пустою –
пришли мне цветок, душный, засушенный,
чтоб он выпал из конверта, когда я его открою.
И еще, пришли мне открытку волшебную (просьба не слишком сложная?),
чтобы ночью под Новый год сжечь ее от всех в тайне,
подумать о тебе и самое невозможное
в темноте загадать желание.
Я верю в магию. Магическим вдохновением
твоим я буду жить, восторженная дурочка.
Ты чернокнижник, я для тебя привидение.
Вызови меня из белого блюдечка.
И я появлюсь бесстыдницей голою,
и встану белым пятном перед тобой во мраке,
и нашепчу тебе музыку совершенно новую,
и снова увижу Моцарта моего во фраке.
Потому что за женщин всех поколений
никого не любивших, я тебя полюбила.
Тебе когда-нибудь говорили, что ты гений?
Наверняка, говорили, по-моему, я говорила,
нет, не тебе, конечно, сама себе, где-то внутри,
но говорила громко – произносила слова –
ты воистину гений! Почему ты не скажешь мне – повтори!
Я ведь не лгу, я никогда не лгала.
Кто дает тебе твою музыку? Ненапрасно, напрасно,
будет она тебе убылью или будет прибылью?
Те ли бляди, с которыми ты спишь так часто,
которым я даже немножко завидую.
Каждый вечер у рояля для тебя как экзамен,
но кто экзаменатор и где ты воруешь силы?
может звуки тебе приносит дьявол,
как и ты, почти такой же красивый.
И еще я хочу спросить у тебя – когда в клубах дыма
ты засыпаешь усталый уже наступившим днем,
чье во сне повторяешь ты имя?
Если б ты знал мое, я бы думала, что мое.
Вот бы прокрасться, подслушать, что знаешь,
наклонив ухо к губам и прося – болтай,
вдруг ты случайно имя мое угадаешь,
угадай его, пожалуйста, угадай.
А если ты скажешь другое – каким вопросительным
выражением лоб мой тотчас обвяжется,
каким ужасным и отвратительным
даже самое красивое имя мне покажется.
И я ниспошлю на него смрад и тленность,
я брошу его в пекло и вмешаю в дерьмо.
Может, ты думаешь, что это ревность?
Думай что хочешь, мне все равно.
Во мне течет кровь гордая русская,
я не буду кричать, я не захочу делать скандал,

знай, что я твоя лучшая, безумно любящая тебя музыка,
которую ты потерял.
Что у меня есть для тебя сегодня?
Руки тонкие, чтоб их ломать,
тело ждущее любой сводни,
чтобы увидеть тебя опять,
ноги, затекшие на твоем перроне,
губы нежные, чтоб их любить,
глупые письма, чтоб их читал посторонний
и чтобы ты их хотел забыть.
Здесь в этом месте, куда я приехала,
день нисколько не отличается от дня,
любой из них утверждает, что время – помеха
или просто ожидание тебя.
И не нужно уже ни любви, ни Бога,
нужно только глаза утирать кулаком,
милый мой Моцарт, мне очень плохо,
здесь нет тебя, значит, нет никого.
Есть только я, сама себе одна, единственная,
а потому глупая, бесконечно одинокая, заплаканная,
с продавцами и контролерами воинственная,
на самом деле – беззащитная и слабая.
И я благодарна немного времени
за то, что хоть оно надо мной хлопочет,
никто не хочет знать моего имени,
меня вообще никто знать не хочет.
Я, кажется, редко выхожу из двора,
а мне даже не сорок, мне меньше гораздо,
но мне постоянно говорят, что я стала стара,
и что глаза у меня всегда красные.
Но ты не подумай, что это я из-за тебя стараюсь
(кто знает, как это еще обернется –
вдруг ты начнешь жалеть меня, Моцарт,
я ненавижу чужую жалость).
Да, я стараюсь, мгновенно, безудержно горько,
мне иногда запросто дают пятьдесят лет,
но это не от того, что тебя здесь нет,
просто видно пора,
да я и не жалею нисколько.
Ты меня не увидишь. Значит плакаться нечего,
значит мне все равно, в чем не ходить по городу,
жизнь да будет всегда изменчива
и легка на подъем, на движение в любую сторону.
Главное – поменять все, что осталось
на что-то новое, пусть даже будет накладно,
например, молодость поменять на старость,
жалко, что потом не обменишь обратно.
Моцарт, у тебя не было матери?
Я хотела бы стать ею, я занимала бы твой досуг,
но мать для тебя – что-то вроде кошки или скатерти,
впрочем, мне кто-то сказал, что у тебя был друг.
Но любил ли ты друга? Я сомневаюсь
в твоей способности любить хоть кого-то на свете.
Он был музыкант? О чем вы говорили, когда встречались?
Ах да, я забыла, что ты не можешь ответить.
Тогда пришли мне вместе с цветком и открыткой бутылку шампанского
в коробке с ленточкой, отдавая дань отечественному Парижу,
и я выпью ее одна и сделаюсь развязная хулиганская