абажурные, керосинные, старосоветско-праздничные, и всякие тому подобные...
И всегда взятие под крыло, под перо, чтоб не ушло даром, без следа, любви и памяти нечто дорогое, трепетавшее.
Нонна борется с потемками времен, с безразборным наслоением и вышвыриванием. За свое, за наше общее подворье, за ту сцену, которую выстроило нашему поколению время (как павильон в киностудии), где мы все ходили в школу, любили, жадничали, меняли марки, ходили в кино и в филармонию. Где мы пили первые водки и портвейны, и потом разбирали пальто в темноте, в тесноте коммуналок, с гвоздиков на двери...
Это про нас — будь мы мальчики или девочки, парни, девушки, студенты, аспиранты и т. д. и наконец стареющие бабоньки и мужички. Она за нас, переходя на сленг наших лет, “мазу держит”, за “огольцов”, “пацанов”, и всех “корешей” и т.д. и, наконец, старперов — шестидесятников. (Уже без кавычек).
Почвенные темы, земные городские, не весь мир Слепаковой, но почва, замес, состав... Отсюда растет и ветвится дерево.
Чтобы написать старые башмаки как драму, нужно быть Ван-Гогом. Чтобы сделать из примуса в коммуналке поэзию, надо быть Нонной Слепаковой. А отсюда, уж в силу расширения ума и сердца, пути и в историю времен Павла, и в пещеру Иеронима со львом, и даже в переводы Пушкина с французского.
Поэзия не имеет прикладного дидактического смысла, казалось бы. Большая поэзия. А все же где-то в онтологических итогах своего вековечного дела — имеет, — большая поэзия...
Она служит бытию. Нашему непрочному, оспариваемому небытием участию в жизни мира. На личном, национальном (культурном) и вселенском уровне.
Поэт знает как никто, что продержаться достойно между двумя безднами (до и после жизни) можно только с помощью любви и благодарности.
...Буду тебе до последнего вздоха
Я благодарна: мне так было плохо —
просто до счастья. До лиры в руках.
Как ни драматичен поэт, — пусть даже поет о загробном и кличет могилу, (как Лермонтов) и как ни топорно мое сравнение, — поэт это машина по переработке всякой нашей земной всячины в Счастье. Уж понимай это бесформенное слово как знаешь... Ну как минимум или как максимум — все равно, — в поэтическое счастье. Поэт — большая жизненная сила. И такова Нонна. Она большая и всегдашняя протестантка. Ей плоха любая власть. Тут она никаких иллюзий не прикармливает. Она вообще, и в жизни, ершиста и раздражительна — ее многое возмущает. Но вот прошло время, организм поэта обжил, освоил, облюбил то, что принесла самая неустроенная и даже просто разбойная жизнь, и Нонна это любит, и несет в стихи. Вот до него доходит дела ее любви.

Люблю на ЖЭКовский барьер
Склониться и понять,
Как форму девять, например,
Должна я заполнять.
В меня впиталося с едой

Родство очередей
С такой отходчивой враждой
Теснящихся людей.
Совет, рецепт, — а там и смех,
Обзор газетных тем...
Люблю я все, что есть у всех,
И что доступно всем.

Вот так. Ясно сказано. Она, правда, — вместе со всеми. И вместе со всеми, с самым обычным человеком поэт Нонна Слепакова, вместе с “обывателем”, поэтизирует прошлое. Да это наше, мое, совпало с молодостью и я это люблю. И это “вашего” “нонешнего” не хочу — не нравится.
Ужас! Не правда ли? Ну кто так делает? Протестантка, вечная протестантка, рыцарь “нашего — моего” — родного. Они так делают”
Можно пойти дальше и сказать, что она в каком-то смысле “коммунистична”. Она за общее благо, даже за равенство. Но не за то безблагодатное равенство, что насаждали доктрина и практика коммунизма.
Нонна вообще ничего не боится — никаких поворотов мыслей, никаких рискованных заявлений, если к ним зовет ее безоглядная искренность.
Если перейти на “личности”, так сказать... мне довелось вспомнить, тут как-то, как Нонна сказала мне: “Мы с тобой близки”. Я с сомнением отнесся к тому заявлению. Уж больно часто я был с ней несогласен и наши разговоры были спорами. И я уходил с чувством того, что она меня не понимает, и мне ее не убедить, да и не хочет она меня слышать...
И только теперь я понимаю, что ведь она права. И она услышала мои стихи и меня правильно. (Я носил ей, читал.)
И дело тут в том, что мы оба — земные. И важно именно это. И в этом — братство — в направлении любви. А не в идеологии.
Но идеология у нее есть. Она и этого не стесняется. Есть и стихи про то говорящие. Однако Нонна никогда никому и нечему не поверит, если сама не проверит. Официоза в ней никогда не было. Никогда ничего не одобряла, не восхваляла. Не будем забывать, что у нее плохой характер. Что она кошка и “гуляет сама”. Куда хочет пойдет. Где хочет сядет. Только она выбирает, что ей подходит. И это в любое время. Времена-то ведь менялись.
Нонна Слепакова никуда не забирается, чтобы писать стихи — никаких парнасов. Не знаю, нужно ли ей вдохновение. Она постоянно образно размышляет — “по дороге”, так сказать. В магазине, в метро, на даче... Она как степной акын или северный оленевод — “про все” пишет.
Керосинка — так керосинка, электричка так электричка. “Дождь”, “Салют”, “Свекровь”, “Одуванчик”... Так словно бы мир у нее заказчик импровизаций. А то и лицедей. В одном стихотворении говорит лампа, (“Лампа”) фонтан (“Речь фонтана к реке”).
Персоналии ее сборников необъятны. Или, можно сказать, предметный указатель. А — “Абажур”, Б — “Буксир”, Г — “Гора”, Д — “Дождь”... К — “Костер”... Ч — “Часы”... Э — “Электричка” и т.д.—на весь алфавит. Названия стихотворений. Про что бы ни было, а все, как это у них, у поэтов, принято, — про себя. А как же иначе?