Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН
МЁРТВЫЕ ЦВЕТЫ
МАША И МЕДВЕДЬ
Для города они были весьма странной парой: очень уж велика
она и слишком мал он. Но они жили в деревне, где этот контраст не вызывал
никаких эмоций у земляков, которые испокон веков невест выбирали по принципу
выносливости – чтобы и хозяйство могла тянуть на своих плечах, и мужа,
и детей...
Именно такой и была Маша – сильная, огромная, краснощёкая и плодовитая!
Вставала с первыми петухами и весь день вертелась как белка в колесе:
огород, корова, муж и пятеро детей. Одень, обуй, напои-накорми, подои
и прополи!
За всё это муж, как и подобает настоящему деревенскому мужику, слегка
работающему и основательно пьющему, поколачивал жену. Просто так – ни
за что! Чтобы показать, что он мужик. Сильный! Маша безропотно принимала
“ласку” мужа, считая, что так и должно быть.
Так они и прожили вместе лет десять и жили бы так же и дальше, если бы
не один случай. А случай вот какой. Приехал в их глухомань цирк! Все жители
поголовно – на представление! На приезжих поглазеть, себя односельчанам
показать!
Весёлое было представление. Дети визжали от восторга и хватались за животы
от шуток разноцветных клоунов. Мужики приосанивались и расправляли плечи,
когда свои номера исполняли акробатки и прочие цирковые девицы, сами понимаете
во что одетые. А бабы с замиранием сердца следили, как мужик с невиданной
в их краях внешностью смело кладёт голову в пасть льва, тоже в их краях
невиданного.
А потом красавец-дрессировщик решил побороться с огромным бурым медведем.
Мужики спорили на бутылку: кто кого. А женщины переживали за красавца-дрессировщика.
Но у артиста и зверя всё было отрепетировано. Человек победил, пожал Топтыгину
лапу и предложил опешившим деревенским жителям провести спарринг с Михал
Потапычем. Все мужики почему-то дружно уставились в пол, а бабы – предостерегающе
в затылки мужей.
– Бескорыстно желающих нет! А за сто рублей таковые найдутся! – подначивал
деревенскую публику циркач.
И тут все ахнули. Деловито засучив рукава, сдув русые пряди со лба, грозно
направилась к четвероногому сопернику Мария! Что тут началось! То Мишка
сверху! То Машка! Маша была, конечно, женщиной полной, но гибкой. Изловчилась
она и положила-таки косолапого на лопатки. Дрессировщику ничего не оставалось,
как вручить победительнице сторублёвку. Деньги – для деревни немалые!
Были и аплодисменты и завистливые взгляды (из-за ста рублей). А потом
представление кончилось, и цирк уехал.
Они молча возвращались домой: очень маленький он и необычайно крупная
она. И сегодня он гордился своей женой – сильной, статной и красивой.
А дома, как бы между прочим, спросил: “Эх, Машка, сколько раз я тебя колотил,
а ты мне ни разу сдачи не
1. бабушка (арм.).
2. сноха, невестка (арм.).
дала”. Она опустила голову и тихо ответила: “Дать-то могла,
да детей жалко – вдруг сиротами остались бы...”
Возможно, в городе их посчитали бы странной парой, но они жили в деревне.
ИСПОВЕДЬ
Шу уже и не помнила точно, когда она поселилась в щедром погребке
татик1 Азнив: то ли была слишком мала, чтобы помнить, то ли родилась прямо
здесь, в мелком сухом песочке. Шу даже смутно помнила свою мать, так как
была уже слишком стара.
До сумерек она нежилась в прохладном лоне погребка, а к вечеру лёгким
шуршанием выскальзывала наружу, чтобы почувствовать свежесть горного воздуха
и, преодолевая старческую ленность, поймать себе на ужин сонную птичку
или зазевавшегося зверька. Ее толстое, упругое, узорчатое вдоль хребта,
тело с плоской головой слегка поблёскивало чешуйками в голубоватом лунном
свете. Она ждала свою жертву. Потом... вспышка – это её тело, подталкиваемое
инстинктом охоты, метнулось в направлении ожидаемого объекта... и тишина...
С первыми солнечными лучами она спускалась в погребок, где спозаранку
суетилась добрая, улыбчивая татик Азнив, процеживая в глиняные кувшины
парное молоко. Блюдечко Шу, к моменту ее возвращения, обычно было наполнено
заботливой рукой – хозяйка никогда не забывала о своей гордой и опасной
питомице, которую, впрочем, не боялась, а уважала и любила, как члена
семьи. Шу молниеносным язычком хлебала молочко и мысленно благодарила
татик.
Так продолжалось изо дня в день, из года в год, пока татик Азнив не слегла
– хворь какая-то одолела старенькую хозяйку. Теперь уже каждое росное
утро в погребок спускалась харсик2, разливала ароматное, звенящее молочко
по кувшинам и, шурша платьем, уходила в дом, где сопели в тёплых постельках
трое её маленьких детишек.
Шу с грустью заглядывала в пустое блюдце, вспоминая вкус молока, и, свернувшись
клубочком, засыпала. А рядом стояли несколько кувшинов, наполненных бесподобным
молоком – они манили, они дразнили, они... Змея боролась с искушением,
забываясь во сне, но, едва проснувшись, она начинала чувствовать аромат.
Ее тело скользило вокруг заветных кувшинов, обнимая тройным кольцом, серая
головка ласкалась к глиняной плоти, потом резко отбрасывалась назад, кольца
превращались в жгут, и Шу уползала в свой уголок.
На двадцатый день Шу не смогла противостоять искушению – захватила язычком
несколько капелек молока из кувшина, обменяв их на несколько янтарных
слезинок яда, соскользнувших в белую жидкость, и воровато спряталась за
деревянной винной кадкой.
Сквозь сон услышала легкие шаги – харсик Нунэ спешила за молочком для
своих проснувшихся ребятишек. Сон как рукой сняло – Шу напряглась, подслеповатые
глазки забегали, шустрый язычок мелькнул несколько раз: Нунэ взяла именно
тот кувшин, с которого отпила Шу. Взяла и уже направилась к выходу...
уже встала на первую ступеньку... вторую...
Змея, натянув мышцы, как тетеву, взметнулась стрелой в сторону харсик.
Мощное, гибкое тело ударилось
Скачать полный текст в формате RTF