И дело не в том, что от предка в крови –
речные излуки,
а просто рукою до краткой любви
от долгой разлуки...

Этот приём частенько используют опытные чтецы: благодаря ему можно, не повышая голоса, на одних открытых глубоких гласных спокойно заполнить речью или даже ясным шёпотом всё открытое пространство.

Все снега утекут со временем,
в океаны впадут века.
Но трава осыпает семенем
землю, чтобы наверняка,
чтобы многоколенным именем
не иссякнуть в сухом песке...

Если выбирать из ряда привычных обозначений, то, пожалуй, самым близким по смыслу этим стихам окажется понятие “эпика”. В отличие от лирики, смысловое пространство которой практически не раскрывается вовне, а разворачивается в глубину внутреннего мира поэта, и от драмы, точкой сборки, нервным центром которой является конфликт между людьми или между человеком и обществом, миром, эпический взгляд охватывает и соизмеряет, согласовывает человека и мир, внутреннее и внешнее пространство.
Эпический склад мысли передаётся эпическим звучанием речи: словам просторно в распахнутых горизонтах, но, чтобы не потеряться, они должны существовать по особым законам. Эпическое мироощущение А.Расторгуева наиболее рельефно выражено в поэмах: как в простом, на первый взгляд, повествовании (“Анапское солнце”), так и в осмыслении совокупного образа мира (“Игра в города”).
Внутреннее пространство книги организовано весьма разнообразно. Поскольку эпика предполагает работу с большими пространствами, архитектоника мыслей поэта своеобычно заполняет эти пространства. Есть мысли-магниты, собирающие вокруг себя окружающий мир (это – от малого к большому – семья, родные места, Родина, Мироздание с его звёздами и вечностями). Есть мысли-стрелы, устремляющие в прошлое, будущее, вероятное, за пределы. Есть мысли-искры и мысли-маяки.
И в целом, несмотря на размах, масштаб – действительно дом, большой, просторный и светлый. Кров этого дома – небо, стены – дожди, ветра, леса, горизонты зримые и незримые. Это не очень-то характерно для нашего времени, для его стремительности и стеснённости и постоянных выпадений в виртуальность.
Наверное, естественная причина органичной эпичности поэзии А.Расторгуева – в связи его судьбы с Уралом и Русским Севером, сакральными для России (даже в наше сугубо профанное время), таинственными землями. В предисловии к книге доктор философских наук поэт Юрий Казарин так обозначил это свойство:
“Стихи А.Расторгуева содержат в себе первичное качество звучности, музыкальности, особой тонической, исходящей из устной поэтической традиции ритмичности, когда современная (трёхвековая!) силлабо-тоническая монотонность вдруг делает воспринимаемые на слух стихи достоверными и подлинными образцами воздуха, неба и воды”.

Слово весомо.
Но в этой весомости
нет безнадёжной угрюмой свинцовости –
груз выбирая себе по несомости,
даже в безлюдную тишь,
слыша дыхание собственной совести,
взвешивай, что говоришь...

...И, соберясь с неистраченной силою,
яркой весною и осенью стылою,
наедине с долгожданною милою
до неизбежной зари,
над колыбелью и над могилою
хочется – заговори.

Поэтическая речь сама по себе – деяние. В книге А.Расторгуева она обнимает земной и небесный пределы, переплетает высокую архаику и угловатую лёгкость разговорной речи, прямую откровенность и нелукавое, чистое мудрствование, судьбу страны и судьбу семьи, и всё это – Дом, над которым сложены, оберегая его, воздушные ладони мирозданья.
Да и сама речь с её весомой силою – Дом для души, памяти, со-вести и со-гласия человека и Мира. Поэт с таким мироощущением не может не обращаться к Высшему – эта естественная религиозность делает человека, признающего свою малость, прямо причастным к величию пространства и времени, разворачивающегося перед ним:

К ночному исходу, когда мы невольны и слабы,
на звёздную россыпь в небесной дали посмотри:
Большая Медведица встала на задние лапы,
ища на востоке приметы грядущей зари...

г. Челябинск