– Это нервы, – заключил Каретников и сплюнул мимо урны. – А мне так, извините, всё это мазнею показалось. Или не прав?
Евдоким помолчал.
– Всё в жизни относительно, – дипломатично ответил. – Но дело не в этом. Пускай даже мазня. Не в этом дело. Тот художник – как ни странно – стал для меня учителем.
Каретников сухо спросил:
– Неужели? И чему же он вас научил?
– Он предостерёг меня от многих печальных ошибок. Научившись мало-мальски писать, я мог бы, например, куражиться в богеме. Потом, когда книги пошли, мог бы флиртовать направо и налево со своими юными поклонницами. Да мало ли!..
Капитан закурил, глядя в синее небо.
– А знаете, я тоже иногда вспоминаю ту печальную картину. Вспоминаю и думаю: а почему, интересно, “жемчужина” женского взгляда? Ни алмаз, ни бриллиант, ни золото, а именно – жемчужина.
– Да. Вопрос ребром, как говорится!
– Вот то-то и оно! И вы не знаете? – Каретников поцарапал шрам на подбородке. Прислушался к голосу диктора. – Ну, ладно, мне пора. Удачи вам!.. Я как-то раз увидел вашу книжку в Москве на прилавке, порадовался. “Отпусти мне, Господи, грехи, больше я тебя не потревожу...”
– Увы! – покаянно выдохнул Посветов. – Сколько раз ещё придется мне тревожить Господа!
– Мне тоже, – нехотя признался капитан. – Ну, всё. Будьте здоровы. Честь имею.
И они распрощались. Навсегда, может быть.
Потом пришла пора взлетать и Евдокиму Посветову.
И уже в самолете, на большой высоте пролетая над северным, необъятным простором, над широкими руслами рек, над студено пылающей осеннею тундрой, Посветов неожиданно вспомнил о том, как рождается жемчуг. Очень просто рождается – и гениально. Случайная песчинка, попадая в раковину моллюска, причиняет ему постоянную муку, нестерпимую боль, и со временем – словно бы из этой боли, из этой муки! – возникает скатная, бесценная жемчужина. Так просто, кажется, и так легко – из какой-то бросовой песчинки...

г. Дивногорск

ДиН память

Вениамин БЛАЖЕННЫХ

БЛАЖЕННЫЙ

(первое)

Боль выматывает понемногу, –
Не мужчиною в полном соку –
Стариком неприкаянным к Богу
Дотащу свою душу-тоску.

Дотащю её скудными днями
По сермяжной дороге скорбей,
По проезжей и по глухомани –
Дотащу, как суму, на себе...

“Помогите, родимые, что ли...”
Но родимые – ушлый народ –
Добавляли в суму мою боли
И чужих добавляли невзгод.

Кто-то выплюнул в душу окурок,
Кто-то выматерил ходока...
Старика с неказистой фигурой
Заприметит собачья тоска.

Я и пес – мы на божьем пороге
Поджимаем от страха зады...
Принесли мы с собою дороги
И осколок попутной звезды.

Вот мы, Господи, в муке исподней,
Не гони нас ни в ад ты, ни в рай,
Угости нас на кухне господней,
В дурака с нами в карты сыграй...

Не гляди, что мы худы, Владыка,
Что совсем неприглядны с лица, –
Шиты бисером мы, а не лыком –
Два юродивых – два хитреца...

Мы как птицы небесные жили,
Но у грешных учились уму:
Зуботычинами дорожили,
Собирали побои в суму...

Вот я – в язвах обугленных нищий,
Вот он – старый доверчивый пес...
Нет нас праведнее, нет нас чище,
На виду у тебя мы, Христос.