На свободу их из заключенья
Выносила мутная вода.
Мы стояли ниже по теченью
На реке Сухарихе тогда.
Запах тленья, приторный и сладкий,
Вниз распространялся по реке.
Поутру проснешься – у палатки
Скалит череп зубы на песке.
В лагерях на быстрых этих реках,
Где срока не меньше десяти,
По весне расстреливали зеков,
Чтобы летом новых привезти.
Мы со спиртом поднимали кружки
Поминая этих доходяг.
С той поры мне объяснять не нужно,
Что такое сталинский ГУЛАГ.

КУРЕЙКА

Пургой занесенные реки,
И лето в болотной грязи.
В укрытой снегами Курейке
Томился опальный грузин.
Еще он пока что не Сталин.
Господень далек ему суд.
Здесь статую позже поставят,
Которую после снесут.
На том енисейском причале,
Где, с ним объявляя родство,
Бомжи исступленно кричали,
Что все они – дети его.
Немало здесь портил он девок
Во всю свою южную прыть,
И местные люди за дело
Решили его утопить.
С поличным голубчика взяли
От Грузии милой вдали,
И руки ему повязали,
И в прорубь топить повели.
Чесали похмельные репы, –
По снегу шагать нелегко.
Мороз был особенно крепок,
А прорубь была далеко.
И вьюга стремилась свирепо
Умчавшейся вьюге вдогон.
Мороз был особенно крепок,
Но крепче его – самогон.
О прерванной пьянке жалея,
С которой расстаться пришлось,
Связали покрепче злодея, –
Мол, сам он замерзнет, авось.
Его попинавши легонько,
Среди заметенной реки,
Пошли допивать самогонку
В поселок родной мужики.
Ну, где же хваленый тот разум
Народа – борца и творца,
Что доброе дело ни разу
Не смог довести до конца?

* * *

Не меняется век от века
Приполярной березы шум.
Я учился писать у эвенков –
Что увижу, о том пишу.

Подражать их манере хочу я –
Петь о дереве или реке,
И о теплом покинутом чуме,
Что над лесом дымит вдалеке.
Нет жилища надежнее чума,
Когда холод и ветер грозят,
И лесов окружающих чудо
Осыпает огнем звездопад.
Мне твердил о величии мира
По весне зацветающий мох,
И увиденного помимо
Ничего я придумать не мог.
Эти ягеля белые пятна,
В золотых облаках небосвод.
Этот мир неподвижный закатный,
Застекленный в окошках болот.
Колотиться не надо о стенку,
Водку пить и курить анашу.
Я учился писать у эвенков –
Что увидел, о том пишу.

ТОПОНИМИКА

Лазарю Ратнеру

Слово “река” на угорском наречии “ва”,
Это известно зырянам с Девятого века.
Слово “Нева” означает холодную реку,
Грязную реку означило слово “Москва”.
Ну, а по-скифски река называется “дон”:
Днестр, Дунай, или Днепр, а корень единый.
Пахнут слова ароматом костерного дыма,
Горькой травой, заменявшей кочевнику дом.
Кто был хозяином здесь с допотопных времен,
Скажут названья, с которыми спорить нелепо.
Так Вифлеем на иврите был “Городом хлеба”,
“Городом дружбы” – арабский сегодня Хеврон.
Перекроит эти горы и долы война,
Перепродаст многократно политик блудливый,
Но восстановят всегда на Земле справедливость
Первоначальные древние их имена.

* * *

На венках погребальных увяли цветы.
Над крестами вороны кричали.
Почему неулыбчивы лики святых
И полны неизменной печали?
Не с того ли, что век их был краток и лих,
И, по облику судя и жесту,
Очевидно, – нисколько не радует их
Предстоящее после блаженство.
В панихиду, и пору венчальных торжеств,
Все маячит он перед глазами,
Осторожный, предостерегающий жест,
Обращенный к собравшимся в храме.
Так пошло с Византии, от первых икон,
Где страстей было, видимо, вдосталь,
И потом умножалось во веки веков
На холстах живописцев и досках.
И неярок их нимбов мерцающий свет,
Чтобы стало любому известно,
Что в загробном блаженстве веселия нет,
И улыбка, увы, неуместна.

г. Москва