Жизнь свечою догорает, –
Чья короче, чья длинней.
Счастлив тот, кто умирает
Раньше песенки своей.

* * *

Жизнь свою проживший на бегу,
Только тем я утешаюсь все же,
Что ни у кого я не в долгу,
Да и мне никто не должен тоже.
По воде расходятся круги.
Прошлое теряется в тумане.
Я Отчизне отдавал долги,
Тридцать лет мотаясь в океане.
Поиссякла молодая прыть,
И хребет согнулся от работы,
Но зато не надо мне сводить
С Родиной финансовые счеты.
Не бежал я к дальним берегам,
Говорил по-русски без акцента,
Ни друзьям, ни близким, ни врагам, –
Никому не должен я ни цента.
В сердце возникающая боль,
Говорит, что нет пути назад нам.
Вероятно, лишь перед тобой
Я в долгу остался неоплатном.

ДЕРЖАВИН

Кто вспоминает о Господней каре,
Стараясь быть угодным небесам?
Старик Державин был и льстец и скаред,
Как правильно Самойлов написал.
Курил табак и пил вино, невесел,
Алкая новых званий и наград,
Трех мужиков в имении повесил,
Несправедливой казни этой рад.
Его не стало, – только ветер дунул.
Историк, вспоминать не горячись,
Что он черту оседлости придумал,
И был он в картах на руку нечист.
Густой туман. Эпоха беспредела.
Струна на лире порвана, как нить.
Глагол времен. Кому какое дело,
Кто будет после в колокол звонить?
Я приезжаю в старый этот город,
Настоянный на северных ветрах,
Где у стены Софийского Собора
Перезахороненный этот прах
Покоится, народом уважаем,
Под желтизною новгородских трав.
“Так. Весь я не умру”, – писал Державин,
И, вероятно, оказался прав.

КОТ ПУШКИН

Оле Бойко

Кота назвали “Пушкин” неспроста.
Возможно, есть и прочие примеры,
Но никогда я не встречал кота,
Чьи так безукоризненны манеры.
Нетороплив и царственен на вид,
Детей оберегающий от горя,
Он по ночам им сказки говорит
Над лунною дорожкой Лукоморья.
Ежевечерне нарушает сон
Его рулад лирическое соло,

Когда по краю крыши, невесом,
Несется он, как пух от уст Эола.
Он ловок и изящен, как артист.
И не было б на солнце черных пятен,
Когда бы Пушкин так же был пушист,
И так же окружающим приятен.
Здоров и весел славный этот кот.
Ему счастливым быть необходимо,
Когда его в постель к себе берет
Четырнадцатилетняя ундина.
Сгорает день в малиновом дыму.
Над морем облаков редеет кромка.
“Ну, что, брат Пушкин?”, – говорю ему,
И он в ответ мурлыкает негромко.

* * *

Комариной реки излука,
Водопады меж черных скал.
Привлекала нас не наука,
Образ жизни нас привлекал.
Нас приманивали металлы,
Запечатанные в базальт.
Мы болотами шли устало
Через птичий лесной базар.
И, маршрут завершая трудный,
Когда ветер ночной гудит,
В небе блеск находили рудный,
Именуемый “пентландит”.
Ночевали в костерном дыме,
Твердо верящие в успех,
Те останутся молодыми,
Кто состариться не успел.
Будет, видимо, им неловко
В залетейских гулять садах
В накомарниках и штормовках,
И в резиновых сапогах.

* * *

Чем моложе, тем менее смерти боишься,
Потому что силен, потому что здоров.
И из дома опять убежать норовишь все
Под зеленый с поющими птицами кров.
И опасность пьянит нездоровым азартом,
Испытанием нервов: авось, не помру.
Я сижу и считаю таблетки на завтра,
С бестелесной партнершей кончая игру.
Для чего был азарт этот в юности нужен,
Когда в ряске бездонной тонула нога?
Для чего я дразнил разъяренного мужа,
Вынимавшего пьяной рукою наган?
Для чего под волной, что ломала надстройки,
Закреплял я какую-то шлюпку, дурак?
Я сижу у стола, пожилой и нестойкий,
И поступков своих не пойму я никак.
Сколько лет еще будет испуг этот длиться,
На моем недалеком и зыбком пути?
И смеются на снимках веселые лица
Тех друзей, что не дожили до тридцати.

СУХАРИХА

С желтого песчаного откоса,
Где прошла звериная тропа,
Половодье приносило кости,
Кисти рук, ключицы, черепа.