Леонид ШЕЛУДЬКО

АРХЕОЛОГИЯ

* * *

“Вчерашний день
в мою стучался дверь,
молил впустить,
к минувшему взывая.
Был поздний час,
но я открыл, зевая.
Он понял, повернулся
и теперь
меня обходит,
даже не кивая”.

СЕНТЯБРЬ

Мне намяли бока
и намылили шею.
Хоть и больно пока –
ни о чем не жалею.

Не жалею, что жил
не по заданной теме
и не с теми дружил.
И ругался – не с теми.

Зов дорог возлюбя,
шел за призрачным светом,
не жалея себя.
Не жалею об этом.

...Обрывают ветра
золотые аллеи.
Понимаю – пора,
а жалею. Жалею!

* * *

На счастье или на беду,
но и посмертно не войду,
как свой,
к значительным и важным.
Взлетевший голубем бумажным,
листом осенним упаду.

И растворюсь,
исчезну в ней,
моей неласковой и стылой,
и ненаглядной, и постылой –
до слез –
единственной моей.

РАЗЛУКА

Стрелой разбойничьего лука
под сердце всажена разлука.
Земля качнулась тяжело
и ловкие чужие пальцы
проворно начали копаться –
где было только что тепло...

* * *

Сгорит до фильтра сигарета
и канет в Лету бабье лето,
и я уйду, в конце концов.
Но так же будет лист кружиться,
взлетать и падать,
и ложиться
на землю дедов и отцов.

Не мне, другому –
ну и пусть –
в окно тихонько стукнет грусть
и просидит с ним до рассвета.
И сложатся в стихи слова.
Все так и будет.

Но сперва –
сгорит до фильтра сигарета.

* * *

Скоро встанет река, а пока
по воде уплывает шуга
и, одеты в снега, берега
смотрят вслед.

И крутило меня, и несло.
Пополам – не везло и везло.
Я гляжу в эту воду не зло –
воду лет.

Над землею кружит воронье,
по земле – и ворье, и вранье.
Но возвысились храмы ее
на крови.

Скоро встанет река, а пока
я о жизнь обдираю бока
и горит в моем горле строка
о любви.

* * *

Старый ворон на сосне
скрипнет что-то обо мне
и моя звезда погаснет
в темно-синей вышине.

Старый ворон будет строг:
я останусь парой строк,
да и то лишь для знакомых,
да и то на малый срок.