надеялась, что Власенко объявится. Объявился он только утром – как ни в чем не бывало (с другими туристами).
Кстати, во время Юриного студенчества произошла такая история. На их курсе училась девушка-вамп, этакая Апполинария Суслова советского образца. Однажды она заявила: “Хочу, чтобы Юра меня поцеловал!” А он? Отказался: “Да что-то мне сегодня не хочется целоваться”, – ответил.
– Тогда я лягу на пол! – и она легла перед аудиторией на пол.
Но Юра не сдался. А студиозусам и преподавателям нужно было попасть в аудиторию, и они через нее перешагивали. Я лично Юру сильно уважала за всю эту стойкость.
В 1994 году вышел наш “Учитель иврита”, где второстепенный герой Плаксин имеет некоторое сходство с Юрой. Он тогда чуть не сорвал одну вечеринку в нашем доме, никому не давал говорить, все кричал, что мы его изобразили пьяницей! При этом стремительно выпивал по полстакана водки и через 15 минут стал совершенно похож на персонаж. Киршин взял на себя тяжесть увезти его домой на такси. На одной из каких-то вечеринок мы даже прятали от Юры все крепкие напитки (об этом есть рассказ “Вечер у Антоныча”).
Ну, в конце концов, все привело к тому, что 5 декабря 2002 года он вышел из дома в сильнейший мороз, и больше его никто не видел. Перед этим опубликовал в газете свое одностишье: “На тот свет из этой темноты”. А мне оно очень не нравилось, и я просила его не публиковать! Но...
И все же сердце болит. Но оно болело за Юру и тогда, когда он был жив. Записан один из последних моих снов о Юре (в ночь на 3 апреля 2000 года). Якобы он в окошко пейджера показывает мне свою прозу, но окошко слишком мало, и я спросила: “Может, дашь мне в виде видео?” – “Нет, не могу”. Окошко для творчества и в жизни оставалось очень маленьким: был в запоях, лежал часто в психбольнице (месяцами). Его отец году так в 2001 позвонил мне и сказал: “Не делайте ничего для пробивания Юриных произведений! Не дай Бог, он получит Нобелевскую премию и умрет, не успев ее пропить”.
Власенко считал себя большим специалистом по снам, написал целый труд об этом. При этом мог прийти и рассказать такой свой сон:
– Якобы я в свой день рождения смотрю в окно и вижу, как ко мне в гости идёт толпа друзей с цветами, бутылками, подарками. Я открыл дверь и жду. А они проходят все мимо, даже меня не заметив – на этаж выше к кому-то. Странный какой сон. Не могу его разгадать (а что тут разгадывать?!).
Но, видимо – не хотел из подсознания взять мысль и довести её до сознания. Сапожник без сапог, а специалист по снам – сам себе не психоаналитик... Когда я Юре сны свои рассказывала (опять Капица старший во сне мне в любви объяснялся – вторую ночь), он посоветовал написать роман “Мужчины в моей жизни” (глава 1 – Капица-старший, глава 2 – Ельцин). Ну, на роман тут не было материала, а рассказ такой я написала все-таки.
Капля немецкой крови убивает беспорядок! У Юры одна восемнадцатая, что ли, немецкой крови была, но

он любил порядок, вел несколько записных книжек, как Блок, у которого тоже немцы в роду.
– Кроме того, я веду четыре дневника! – говорил он.
А мой муж сразу спросил: “Первый – для родителей, второй – для жены, третий – для любовницы, а четвертый – для себя?”. Но Юра серьезно перечислил темы 4 дневников: что прочел, что сочинил, события и сны. После он стал вести еще и пятый дневник – для родителей (показушный). Так что мой Слава оказался прав... В конце мне отец Власенко звонил и говорил, что теперь все дневники – вранье. Ничего он не читает, никуда не выходит, а записано: “Весь день пробыл в больнице – исследование папы. Вечером читал Гачева”.
– Меня раздражает то, что у вас здесь (понимай – беспорядок), – говорил Юра.
– У тебя есть возможность не раздражаться – ходи пореже, – так предлагал мне отвечать мой муж, но я ни разу не решилась сказать такие слова... а сразу заваривала гостю крепчайший чай, как он любил.
Юра в шутку называл себя “любителем реанимации”, он три раза попадал туда (по пьянке избивали). Иногда начинал разговор словами: “Две реанимации тому назад...” И вот однажды ему сделали трепанацию черепа, мне передали, что он остался без речи – только два слова говорит. Я подумала, что эти два слова: “идиоты” и “нет”. Пришла в больницу, а Юра говорит совсем другие два слова: “да” и “спасибо”! Внутри – глубоко – он был очень хорошим!
Но выписался из больницы, обрел речь, и снова все время пытался доказать, что он – такой тонкий, не то, что мы. “Я по шесть часов в день музыку слушал!” – “Да мы тоже все время включали проигрыватель и слушали классику! Картошку ли чистим, моем ли пол...” – “Нет, это не то, важно чистое слушанье, как у меня”. Ну, а что в итоге чистого слушания? Семьи нет, дочь не приходит...
Его любимое слово было “спонтанность” (не выговаривал в нетрезвом виде, получалось “спонтан”). Однажды мой муж сказал ему: “Если у тебя есть спонтан, заткни его” (у Пруткова – фонтан). Юра ошалел – он ведь очень гордился своей спонтанностью.
Долгие годы Юра играл (так мы это называли) в издание журнала. Ничего не издал, конечно, но ходил к нам говорить, что наши произведения он ни за что не напечатает. Слабы, мол.
Но зато он всегда принимал мои телепатемы. Только мысленно позову – он тут как тут! Однажды в “Местном времени” мне дали много книг (Петухов чистил библиотеку). И вот у меня на трамвайной остановке оба пакета лопнули (книги тяжелые)! Я в панике: сейчас книги посыплются в грязь! Хоть бы Юра появился! И что – он тут как тут! Хотя не должен был никак здесь быть. И помог: переложил часть книг к себе в портфель. Чудо. Сколько раз так было, не перечислить.
Спиритические сеансы Юры, его частое общение с духами сомнительного происхождения – все это утомляло, конечно, нас. А преподносилось как: мы отсталые, а он вот... впереди всех. Иногда Слава позволял себе по телефону и переспросить:
– Это точно Власенко звонит? А может, дух Власенко?
Однажды во время перестройки я в разговоре с Юрой назвала поэтов, которые возникли на страницах