– Дерьма мне еще этого не доставало!
Ну – дерьма так дерьма, была бы, как говорится, честь предложена.
В гостинице я хотел взять ключ от номера у коридорной, Витька его перехватил:
– Иди давай, слепошарый! Еще куда заведешь...
Он пошел впереди по коридору. Открыл дверь. И мы оба остолбенели.
Что-то жуткое, какой-то невероятный бардак. Оба мы с ним в свое время бывали, допустим, в холостяцкой комнатушке Радкевича, где не в диковинку, скажем, увидать башмак на столе, но тут! Видимо, жили лица кавказской или какой там национальности, у которых не принято резать, а полагается ломать хлеб, и поэтому стол был сплошь покрыт крошевом. И какою-то жижею залит. Вперемешку с окурками, рыбьими головами и костьми, с бутылками из-под какого-то красного вина и немытыми стаканами. Простыни и одеяла на двух постелях перекручены и свешивались на пол, и одна подушка на полу. И пол тут был донельзя зашарпан и заплеван.
Я не различаю цвета, но, похоже, что Виктор Петрович от увиденной картины позеленел:
– Я уезжаю отсюда!
И я прекрасно понял: в кои-то веки раз доверился этому безответственному забулдыге и алкашу – и на вот тебе, пожалуйста!
– Погоди-погоди...
Я к коридорной:
– Двести двенадцатый, это что, – двухместный номер?
Цифру эту я до сих пор запомнил!
– Как это – двухместный?!
– Пойдемте!
Оказалось, что этот одноглазый верхогляд витчинил – тем же ключом! – соседний номер.
Когда водворились наконец в надлежащий 212-й одноместный, Витя мой, не снимая верхней одежи, свалился не в кресло даже, а на кровать. Пот облегчения на лбу.
– Доставай свое дерьмо!

10.

В заключение еще одна курьезная невыдуманная байка, ставшая уже легендарной классикой, но, поскольку Астафьев ой как давненько переехал из Перми, ее сейчас здесь, наверное, мало кто помнит.

Лет уж этак тридцать с гаком назад, когда один из его рассказов впервые перевели на французский, мы здорово потешались, получив переводную кальку редакционного предисловия к нему. Во французской транскрипции Витина биография звучала примерно так:
“Виктор Астафьев родился 1 мая 1924 года на вилле Овсянка. Окончив промышленный коллеж (по-нашему, ремеслуху – Р.Б.), волонтером ушел на фронт”.
Хорошо они о нашей жизни знают и думают! Ни капелюшечки не сомневаюсь, что “Войну и мир” переводить на французский куда как легче, чем “Прокляты и убиты” Астафьева (тем более, хотя бы потому, что у Толстого множество страниц прямо на французском). Но и там засвидетельствован веселый курьез: плясовая, которую наяривают солдаты-песенники “Ах вы сени, мои сени...” звучит как “Вестибюль мой, вестибюль...”

Да, но: по счастью жизнь все же глубиннее и значительнее наших просто хохмочек, вылущенных из нее. Пять лет назад, в день своего семидесятилетия “на вилле Овсянка” Виктор Петрович открывал сельскую библиотеку, которую не только по ее содержимому, включая меблировку, но даже по внешнему виду совсем не зазорно было бы поместить куда-нибудь в навязшее в ушах за последние недели Рамбуйе, связанное хотя бы с именем Вольтера, и средства на строительство и экипировку которой в большой степени вложил или же добывал сам писатель.
На ТВ по поводу его 75-летия повторяли, давнишнее правда уже, михалковское интерью с ним. Помимо прочего, засняли и как Астафьев травит анекдоты:
– Учительница литературы вдохновенно что-то рассказывает классу о Пушкине, а на камчатке, на задней парте, известный двоешник и бузотер Петька играет с приятелем в спички. Учительша обиделась и решила его проучить. Подошла и угрожающим голосом говорит:
– Иванов, ну-ка отвечай: кто написал “Евгения Онегина”?
Петька от неожиданности и непривычного тона оторопел:
– Бля буду, не я, Мария Павловна!

Анекдот в свое время был шибко ходовый, может быть, остается расхожим и по сей день, и на этом в обычной редакции заканчивался. Михалков, выслушав его, вежливо похихикал, будто встретил впервые – классик ведь перед ним, в которого влюблен; он его во всеуслышание едва ли не первый великим писателем назвал. Но что делает Витя? Он продолжает:

– Завтра пусть придет в школу кто-нибудь из родителей. Иначе до занятий не допущу!
Явилась мать. Учительница рассказала, что произошло. Та:
– Так, Марья Павловна, может и вправду не он?

Но и на этом Виктор еще не заканчивал байку:

А что-то невероятное произошло с Петькой. Стал тише воды, ниже травы. На всех уроках трудится-пыхтит. По той же литературе даже пятерку схлопотал. Хоть на первую парту пересаживай!
Как-то Мария Павловна встретила по дороге его мать:
– Прямо не узнаю вашего Петеньку! Золото-мальчик стал!
– Ага. Это отец наконец-то за него взялся. Так он ему тогда влупил! Тот и признался, что он это все написал. Но больше не будет!

г. Пермь