Лана РАЙБЕРГ

ПАЛЬТО
ОТ МАЛЕНЬКОГО

ДНИ И НОЧИ

Я была такой прилежной ученицей на этих курсах, просто смешно. Так и дулась от гордости, что готовлюсь выполнять гуманную миссию, облегчать участь больных и старых людей. Так и представляла себе идиллические картинки вроде того, как я держу руки умирающей старухи в своих, ласково улыбаюсь ей, старуха умиротворённо улыбается, послушно съедает кашу из ложечки и, счастливая, засыпает. Я старательно укрываю её, а сама устраиваюсь на диванчике с книжкой в руках.
Был и ещё такой вариант, что ждёт меня на улице приятель, и я выбегаю к нему с теннисными ракетками в руках... Мы самозабвенно играем на ближайшем теннисном корте, потом идём куда-нибудь поужинать, ведь бабушка будет мирно отдыхать и до рассвета время – моё. Я уже ощущала нимб благодетельницы над своей головой, вдохновлённая примерами русских княгинь и царевен, тех, которые в белых косынках с красными крестами перевязывали раненых солдат...
Короче, я очень старалась и была лучшей ученицей, с долей превосходства взявшей на себя роль переводчицы для остальных русских женщин, которые почти совсем не кумекали по-английски, и как только они собирались работать? Целую неделю мы изучали диеты, болезни и способы оживления больных при ударах, приступах и шоках. С весёлым визгом на практических занятиях мы катали друг друга в инвалидных креслах. По очереди изображали парализованного беспомощного пациента, терпеливо позволяя обретающим навыки подсовывать под себя утку, стаскивать с кровати и имитировать мытьё в постели. Даже строгая миссис Салемс, наша наставница, прыскала от смеха и напрасно пыталась урезонить расшалившихся учениц.
Наконец, пройдя через все коварные тесты, показательные выступления и медицинские комиссии, я гордо получила свой первый американский сертификат, воображая себя уж не ниже доктора и готовая к исполнению благородных своих обязанностей. Смешно теперь вспоминать, как мисс Салемс умело подогрела наш интерес к работе, якобы богатые бабушки всё-таки когда-нибудь да и уходят в мир иной, оставляя преданно ухаживающей за ней девушке свою квартирку или домик, в придачу с банковским счётом... Нет, мы выходили в американский мир гордыми бескорыстными профессионалами, но где-то в глубине души теплилась надежда: “А вдруг мне попадётся такая бабушка?”

Моим первым пациентом был дедушка, а не бабушка. Его жена, ещё миловидная дама с уложенными в сложную причёску волосами, надеждой улыбаясь, суетливо провела меня в мою комнату... (Я делила комнатку в общежитии для русских ещё с тремя женщинами). Я поставила сумку на пол, смущённая не

привычной роскошью обстановки, вдохнула поглубже и, изобразив светлую уверенность и спокойствие доктора, шагнула к постели пациента...
Он всё время хотел писать. Ещё недавно здоровый и энергичный, он боролся за своё достоинство, и об утке или памперсах не могло быть и речи. Каждые полчаса он поворачивал ко мне виноватое лицо, шептал: “Опять”, – и я снова и снова, задыхаясь и сопя, рискуя сломать ему шею, поднимала его, как древнюю закаменелую реликвию, усаживала на кровати – встать он уже не мог. Его жена сзади подпирала своим телом его спину, а я спереди, дрожащими руками, стесняясь почему-то надеть перчатки, вытаскивала его вялый сморщенный шланг, его былое достоинство, орудие, нёсшее семя и жизнь на землю, направляла этот жалкий хвостик в горшок, и все мы застывали в данных позициях минут на пятнадцать. Он морщился от боли, выплёскивал пару жёлтых капель, я его обмывала, вытирала, забегала сзади, клала на спину, потом забрасывала его ноги на кровать, а потом волочила беднягу, придавая ему удобное положение... Он морщился от боли, закрывал глаза, но молча терпел... Потом я его кормила из ложечки, а он не мог глотать, и каша вытекала изо рта, я закрывала глаза, подавляя приступы рвоты, и вытирала его рот, продолжая заталкивать в эту мокрую щель новую порцию еды...
Жена его жила своей жизнью в других комнатах, иногда только выглядывая из дверного проёма. Она с облегчением посмотрела на меня, когда я, замучившись бесполезно таскать бедного деда туда-сюда, вдруг решительно затолкала ему в трусы с полкило салфеток и строго приказала: “Делай Это в штаны!”
Он смирился, и я только раскачивалась на стуле, сидя возле его постели, потеряв счёт часам, забываясь коротким сном, не соображая уже, день сейчас или ночь, и существует ли в мире что-либо ещё, кроме этого тупого сидения, кроме боли и ощущения собственного бессилия...

Я вызвала Скорую Помощь на четвёртые сутки, когда он отказался принимать лекарства и выталкивал таблетки изо рта сухим воспалённым языком. Я провела рядом с ним ночь в госпитале, сидя на жёстком стуле, дрожа от холода, в каком-то кошмарном необъятном зале, где рядами на кушетках лежали одинокие, покинутые врачами и медсёстрами больные. В агентстве мне приказали не покидать пациента до тех пор, пока не решится вопрос о его госпитализации. Утром его увозили куда-то в глубину больницы, всего опутанного проводами. Я держала его за руку и говорила ему: “Хороший мальчик...”
Он пытался улыбаться, а я знала, что он оттуда не вернётся, и глотала слёзы, чтобы не разрыдаться вслух. Я его провожала туда, откуда нет возврата, и сходила с ума от жестокости жизни и от ужаса, как Это происходит – скучно и буднично...

Со следующей пациенткой моей любви хватило только на двое суток. Не спать третью ночь я уже не могла. И не вставала к ней. Чтобы не слышать её криков, я плотно закрывала дверь в свою комнату и обкладывала голову подушками. Не жестокость руководила мною, а здравый смысл. Чем я могла помочь ей, неподвижной и сумасшедшей? Днём я обтирала её, таскала из-под неё судно, кормила из ложечки, что-то бес

Скачать полный текст в формате RTF