Где ж ты, правое ополчение?
Где твой рваный, но славный стяг?
Иль житьё-бытиё плачевное
твой изъело насквозь костяк?
Право Слово нам зря ли дадено?
Иль ржаветь ему ржой и впредь?
То и кольцами вьётся гадина,
если мы продолжаем преть.

Не от вьюношеской наивности,
не от мании вождевой –
видно, от неспособности вынести
всей навьюченности гужевой
грусть-обидами за гниение,
за изъязвленность на корню –
горячусь у горнил гиенниных.
И едва ли сам не горю.

Оттого и мычу приглушенно,
что с оглядкой на свой хлевок;
что лягнувшего, как прилгнувшего,
удоставливает плевок.
Ведь и мне, как и отчей волости,
из срамья, словно из репья,
хоть и за уши, хоть за волосы
надо к Слову тянуть себя.

РУССКИЙ ЛЁН

То не плоть от голода голосит –
то, насущным хлебом по горло сыт
да гнилым достатком не ублажён,
дух спросонья ломится на рожон.
Только нет отдушины, нет коня,
путь-дорожка скатертью не ткана,
и гниёт, не полото, не драно,
во широком во поле полотно-рядно.
Что ли, волком взвыть? Да луна бледна.
Что ли, посох выдернуть из плетня –
да пешочком, по уши-то в грязи,
всё по ней – по матушке по Руси?
Гой ты, князь удельный, педальный конь!
И куда ж собрался ты? Далеко ль?
Али жор без продыху стал не мил?
Али милым мерзостям изменил?
Волки сыты овцами целыми
и томятся новыми целями.
Ну, а ты – с чего бы то? – сам не свой,
посыпаешь голову вдруг дресвой.
Нагонявшись досыта за рублём,
как паршой, стяжанием оструплён,
не деньгу – себя ты зашиб деньгой.
Оттого и маешься день-деньской.
А пойди-ка во поле ты, дружок,
во широко во поле, во лужок,
и, тоской неведомой обуян,
обозри в округе глухой бурьян.
Приглядись к нему, как к степи калмык,
и сквозь слёзы узришь на краткий миг,
как среди полыни, не тереблён,
на ветру колышется русский лён.

ПИСЬМО ИЗ ПРОВИНЦИИ

I

На задворках державы, в глубинке,
вдалеке от Сочей и Ордынки
жизнь прихрамывает по старинке
и вздыхает по старине.
Но не славят уже сквозь зевоту
никого здесь за хлеб и за воду,
за заботу и за свободу –
ту, что ищут на стороне.

II

Не на прок-таки избам годы.
Не из той они, знать, породы.
Не чета городам огороды,
и плетень Кремлю – не родня.
Верен касте удел селянина,
как столбы, что, по слову Совмина
встав здесь древле по стойке “смирно”,
проторчат так до судного дня.

III

Здесь колёса истории, с дрожью
продираясь по бездорожью
топких весей, рассыпанных рожью,
вязнут в видах глухой лепоты.
А провинция не капризна:
залетев от заезжего “изма”,
ей привычно и ныне, и присно
быть к чему-то на полпути.

IV

Люд, что с вилами и граблями,
не намедни простясь с рублями,
сыт здесь крадеными отрубями,
и всплакнёт о нём разве статья.
Здесь от ветра скрипит калитка
так, как будто скрипеть ей – пытка,
и пылится меж рам открытка,
настоящее прошлым стыдя.

V

В глухомани, богатой лишь снегом,
много лучше аукаться с небом,
чем с далёкой столицей со склепом
благодетеля страждущих масс.
Да не близко, видать, и вышним
захолустье, суровое к вишням,
грушам, душам, с пелён привыкшим
к составлению скорбных гримас.

VI
Жизнь туземная проще, резче
вынуждает смотреть на вещи:
злоба дневи крепка, что клещи,
и зима, что чума, крута.
Но в письме здесь сама собою
после жалоб на долю вдовью,
ждя ответ, “из России с любовью”
чья-нибудь да выводит рука.

г. Вятка