Приятеля того звали, как вы догадались, Геннадием и носил он фамилию Битный, которая сейчас никому ни о чём не говорит. А жаль! Ведь парень был блистательный – роман “Ave, Cezar!” отгрохал, теорию Евклидовых пространств развил. Но публичного признания не добился, поскольку спился человек вчистую и обитает в избушке-на-курьих ножках на склоне небезызвестной горы Бештау. Пожелтевшая рукопись романа изгрызена мышами, а невиданные геометрические модели служат пепельницами для беломорин...
А вот мой, казалось бы, пустячный экспромт и в новый век перекочевал – он применим, проверьте, к любому носителю имени Гена: хоть к поэту Шпаликову, хоть к дирижёру Рождественскому и, конечно, к актёру Хазанову.
Когда не стало Гены Кононова, я ужаснулся и в то же время удивился универсальности юношеского экспромта: а ведь и о Кононове эти четыре строчки. Увы – о нём! Ура – о нём! Потому что лет через сто, поверьте уж, лучшие стихи Пыталовского затворника останутся с нашими внуками и правнуками:

На пороге небесной отчизны
вмиг развеются все наважденья –
в лучший миг моей заспанной жизни,
за мгновение до пробужденья.

Осмелюсь предположить, что для Гены Кононова самыми светлыми мгновениями этой жизни стали публикации в “Приюте неизвестных поэтов” – и газетные, и книжные. Сужу хотя бы потому, что мои строки порой оказывались рядом с его стихами, и радость моя гарцевала по склонам Кавказского хребта, а фонтаны южного Ставрополя вновь становились голубыми. Судя по текстам Геннадия, он был наблюдательным и очень эмоциональным человеком, и вряд ли хранил олимпийское спокойствие, узнав об очередной столичной премьере своих пророческих синкоп:

Так ли нам важны детали?
Срок короткий или длинный?
Властелин ты или раб –
на одной горизонтали,
из одной и той же глины,
и всему один масштаб!

Сокровенно улыбаюсь я и при воспоминании о том, что некий завистливый писака бесился, цитируя и Кононова, и Сутулова с Катериничем: мол, тоже ещё пииты выискались – один запросто к Иосифу Бродскому обращается, другой – к самому Борису Леонидычу. Ладно, Гена, простим его, столичного барчука с бобровым воротником! А также их – тех самых, которые свистели и улюлюкали нам вслед. Пусть себе эти интеллектуальные импотенты сепетят: они же ни фига не могут, ведь словеса критиканов не созиданию служат, а призваны под знамёна самолюбования, самокормления и кормления самок!
Ты там шибко не грусти и не пей по-чёрному – мы, дикороссы, тут о тебе вспоминаем. По случаю и без оного. И, прежде всего, потому, что интонационно никто не сможет тебя повторить:

Не расточая слов, собирать камни.
Кланяться почве и ожидать роста.
Ведь на стареющей коже печать Агни
нам не видна. Поэтому всё просто.
Падают в женщин звёзды монад ссыльных.
Потом полита, быстро растет Башня.
По телефону Мария зачнёт Сына.
Нет козырей, поэтому всё страшно.

Козыри у тебя были. Козыри твои и остались: честность, бесстрашие, неугомонность, загадочность. Каждому из дикороссов завещаны они. И проклюнутся в наших потомках – генами грядущего века.

Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ, г. Ставрополь