ся от печати, а дар его будет протискиваться сквозь прутья клетки, обдираясь в кровь и требовать выхода.
В любимом моем стихотворении “Вот диплом мой и паспорт” он писал “Все сложилось о’кей на пути моем мягко-пологом. Но – при этаком счастье – боюсь, не смогу подтвердить своего бытия перед Господом Богом”.
Это не личная боль. Это Господь в поэте требует вершины, чтобы прокричать Заповеди блаженства, потому что они не его, а Его Отца. Он не в праве удерживать их в одном себе.
У Пьетро Паоло Пазолини в “Евангелии от Матфея” Христос идет и говорит неостановимо сквозь снег, зной, крики толпы, падение империй. Он кричит свое сердце, потому что это не только его сердце, потому что им кричат другие.
Вот главное и больное. Сам-то смиришься, да другие в тебе не умолкнут, пока не изорвут твое сердце.
Он служил красоте, с редкой независимостью, не клоня головы ни перед кем, потому что того требовал Поэт в нем и служение Истине.
Мы не видели этого героизма, и сам он первый засмеялся бы над таким определением, как умел только он – нежно и чуть иронично. “Ну, а поэт мимоходом и без особой охоты, ищет местечко в обозе, себе на уме”. Обоз – это что-то, вроде, не очень героическое. Кто его видит, этот обоз? Но отними его, и все блестящее, всесветно видимое передовое тотчас задохнется, потому что там, в обозе, – его силы, его жизнеобеспечение. Он свое внутреннее высокое место знал, и имя держал в чистоте.
Зарабатывай хлеб чем хочешь. Музу на панель не пускай. Она тоже умеет перенести голод и холод, когда видит силу и твердость Поэта. Уж что-что, а страдание русская муза знала во всех оттенках и во все дни истории. И у Геннадия, как у всех больших русских поэтов, Муза была сестрой своих горьких и сильных предшественниц.
И потому голос его уже не умолкнет.

Валентин КУРБАТОВ, Псков, 2005

ПРИВЫЧКА К ВОЗВРАЩЁННОЙ СДАЧЕ

Мысль, в общем-то, расхожая: любят на Руси ушедших. Как-то познакомился я с итальянской поэтессой Вивиан Ламарк. И вот что она сказала: “Мы – поэты. Любите нас при жизни больше, после смерти – меньше, тем более, что мы об этом не узнаем”.
Так и с Геной Кононовым. Так и с каждым, кто будет следующим. Судя по вздоху Вивиан, не только у русских, но и у итальянцев так же?..
Я – не о тех, кто, впав в самообман, а то и осознанно вводя в заблуждение публику, участвует в маскараде Подмены. Я – о тех, кто несет Крест Поэта. Кутилов, Нохрин, Култышев, Кононов... Имена могут быть и другими, но пришедшая мне сейчас на память четверка – она из плеяды дикороссов, собранных мной под обложкой книги “Приют неизвестных поэтов”. Первых троих уже не утяжелял белый свет (или они не могли утяжелять его?), а четвертого (Кононова), как оказалось, белый свет уже донашивал (или Гена донашивал его, точно севший и вытершийся на локтях свитер?). Но после выхода в 2002 году упомянутой книги

еще творивший в Пыталове поэт согласился с этим званием или образом бытия – дикоросс. Видимо, он срифмовался с кононовским соответствием жизни. Дикоросс – значит, не культивируемый, не окучиваемый, не замечаемый – саморастущий.
Вот о чем мне Гена поведал в одном из посланий в Пермь: “Написано достаточно, сотней текстов больше или меньше – уже неважно. Возможно, сила, стоявшая за моей спиной, выразила себя вполне. А может, и напишу еще что-нибудь сверхординарное, не знаю...”
В сказанном – спокойное осознание собственной силы и пройденного пути. В этом смысле для нас важна еще одна характерная цитата из приведенного письма: “От жуткой усталости поехал на тусовку в Пушкиногорье. Там собирались пишущие из разных мест России, ну, и псковские, само собой. Зеркало жутковатое: огромные амбиции, огромная неустроенность, таких же масштабов зависть и ненависть. Особенно женщины... После этого долго ощущал себя почти богоизбранным: всего вдоволь, ничто не раздражает...”
Под словами “всего вдоволь”, разумеется, не надо понимать материальное благополучие – Гена преподавал в школе для глухих детей и едва ли получал сносную зарплату. Речь о другом – о “почти богоизбранности”: об исполненности поэтического долга и завершении миссии.

Нам похожий на Армстронга ангел играл на трубе.
Оплати этот джаз. Сдачу можешь оставить себе.

Поэт, если он Поэт, а не Лариса Рубальская, рано или поздно принимает крестные муки. Это – неизбежно. Неизбежно и то, что нам вернули ту самую сдачу. Не велика ли плата? Когда же привыкшие жить на возвращенную сдачу земляне научатся слушать и слышать своих поэтов до их ухода?
Однажды я опубликовал в газете “Трибуна” стихотворение Кононова “Закачаются стены, вино растечется по венам...” По чьему-то недосмотру этому стихотворению кто-то отдавил концовку, как ящерке хвост. Окончание же было таким:

Не даю никому ни по роже,
ни в долг, ни советов,
и не знаю, к чему бы
я мог относиться всерьез.
Жизнь была так длинна,
я в ней выслушал столько ответов,
но любил только тех в ней,
кто грамотно ставил вопрос.

Юрий БЕЛИКОВ, г. Пермь

ГЕН ГРЯДУЩЕГО ВЕКА

Сто лет назад (ну никак не меньше!), когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли, я подарил другу экспромт:

Гена, мгновенны – мы.
Время, увы, рентгенно.
Наши умы – из тьмы! –
Грядущего века гены...