Но та, что на постель к нему присела,
Была – как свет, дрожащий в ночнике,
Распятье серебристое висело
На бледно-голубой ее руке,

И шепотом... невнятно и некстати...
Молитву ли? Напоминанье ли?..
Призыв ли нежный – недоступной Кати?
Иль неисповедимой Натали?

Сияньем проникалось все, что серо,
Соприкоснувшись с нею... и тогда
Печальная таинственная вера
Мальчишку осенила навсегда.

Он плакал, уронив лицо в подушки,
Неведомо кому шептал – п р о с т и...
Кудрявый отрок Александр Пушкин –
В начале одинокого пути.

“А ты, которая была мне в мире богом...”
На землю падал долгий тихий снег...
Возлюбленная в облаченье строгом...
Не божество... не зверь... не человек...

* * *
Знают только дети декабря,
Кто рифмует розы и морозы,
Потому что вместо словаря
Что-то вроде гоголевской прозы
Нашу обеспечивает речь...
Вот и видно, как ей скучно течь
Посреди асфальта и бетона,
Вот и слышно что-то вроде стона
Или приглушенного смешка,
Словно кто-то смотрит с чердака
Сквозь стекла щербатую зеницу
На любую душу, как на птицу,
Брошенную в город, как в мазут:
То-то тени черные ползут...

* * *
Пусть остаются леса!
Пусть с картинами вместе наброски
Вечно живут... Пусть огня избежит черновик!
Все голоса опираются на подголоски,
Если уж хор в тишине первозданной возник!
Тонкое тело мгновенного замысла – хрупко,
Но никогда не обманется тот,
кто из ласковых недр
Всебытия и обмана в свой контур втянул,
словно губка,

Очерки проб и ошибок, доверчиво щедр...
Сын рассечет – внук, любя, соберет и залечит:
Небо хранит отдаленных миров чертежи.
И, как титан, подставляющий вечности плечи,
Всю его ношу, Художник, прими – и держи!

* * *
Я ощущаю – страшную! –
ответственность за Гомера,
За Геликон, возвышенный, как Прометеев вздох
Над зверской, но устремленной вверх
судьбой эфемера,
За что и распял Учителя над пропастью Эгиох!
Не умирайте, боги, – коварные ли, благие ли!
Нимфы звонкоголосые, не покидайте рощ!
Книги присноблаженные
пусть сохраняют флигели,
Да не коснется мест святых
армагеддонский дождь!
Сафо фиалкокудрая! Не ускользай – да стынут
Пылких вождей деяния
в рунах безмолвных скал...
Пусть лишь ладони юношей
из-под обломков вынут
Чар твоих несказуемых ландышевый фиал!
Вейтесь под солнцем ласковым,
вакховой славы хоры!
Бейте в тимпаны, трагосы, громче и солоней!
И да разверзнет снова Дий
царственные просторы
Перед тобой, пергамлянин...
Добрых ветров, Эней!
Не ослабеет жаркий яд в склянках у Архилоха
И уязвит еще не раз дерзостных Необул...
Лесбию воспевай, Катулл... пусть ни одна эпоха
Гнета небес не выдержит, бросив тебя, Катулл!
Черные ленты – свитками...
скудные декорации...
Стонут цевницы нежные в хищном своем бреду...
Памятник, воздвигаемый
с легкой руки Горация! –
Камни последней памяти в ниши твои кладу...

* * *
Милорд, я отсылаю свою тень
В края, где “танцы” означают “солнце”;
“Свет” значит “воздух”, “сумерки” – “мигрень”,
А “поединок” – выговор гасконца...
Там даже ветер от рожденья пьян –
Сражается в проулках с теплой пылью,
Преследуя, как глупый Д’Артаньян,
Между колонн мелькнувшую мантилью...

г. Красноярск