Марина АКИМОВА

ЗЕМЛЯНОЕ
ПРИТЯЖЕНЬЕ

* * *
Сказать “покой” – как бы спалить лицо
(лишь уголёк губы пропляшет).
Но мир уже иначе ляжет.
В твоей ладони – легкое кольцо.

Сказать “покой” – и в сторону: идут
слова с открытыми глазами
(единственная связь меж нами –
живущими). Не остывает труд.

................................................................

Зачем же мне сейчастной он в вещах,
каких-то мыслях, запахах, движеньях –
мой будущий покой? Я жженье
терплю в груди тревожное. В плечах
какой-то зуд. Но я – теряю зренье.
Потом слагаю песни о войне.
Жду мужа. Изменяю мужу.
И вышиваю голос в тишине.
И долго-долго перед домом лужу
сапожками тревожу. И расту,
ищу дорогу, забываю чайник
на плитке. И во всех случайных
чужих мирах я схватываю ту
(нет ничего нечайнее покоя),
быть может, мудрость, радость, простоту,
с которою откроется такое...

* * *
И, вырастая на разлуку
еще одну, все силилась понять:
скажи мне, мы равняемся по звуку,
или, просматривая вспять
поступков нить, он – слепок наш, не боле?
О, легкая слепая жизнь!
Ленивая немая воля!
И выпеваешь эту даль, как долю,
и, как у люльки, доля над тобою
поет. Прощайте! Набирает высь
и неизбежность нежное круженье,
где опыт птичий, страх и вдохновенье
в одном полете голоса слились.

* * *
А мы в каком-то дантовском лесу
осели и притихли понемногу,
как листья после ветра – на дорогу,
и вот сидим теперь... лицом к лицу.

И мне плевать, что я не донесу
саму себя ни к холмному порогу,
ни к выросшему за спиною логу,
а так вот и останусь... на весу.

Мы собственную жизнь не узнаём.
О Боже! Неужели мы живём?
Клыки твои, костлявая волчица.
Мыслитель, правдолюбец, буквовер,
в лесу вечернем хорошо молчится
о том, что мы живые, например.

* * *
Смотри, нас чернозем запоминает.
Замри! Он каждый шаг наш принимает
за стук к себе, в свой земляной чертог.
Я черту душу отдала в залог
под ссуду земляного притяженья,
под чернозлобие и землечтенье,
я узнаю червивый взор очей
под зеленью нахмуренных бровей.
Ни шагу! Только сумма изумлений,
да опыт недомолвок и сомнений
нас, видимо, спасают от земли.
Замри же, наконец, и посмотри,
как поры почвы спятили от пота!
Есть честная и черная работа
по перегонке нас на перегной.
Мы – рост обратный и прирост земной.

* * *
Ты ждешь. Я не могу ее найти,
ту точку в одиночестве, в которой
объятия: “Мой бедный, бедный, бедный,
растерянный несчастный мальчик”.
И одиночество мое стареет.
Мне кажется, что я такой седою
иду к тебе, что, кажется, скажу...
Куда же ты? Зачем? Зачем же ты?..
Да я ли не бегу? Чрез ступеньки –
вдох-вдох. Опять вдох-вдох. И выдох –
в полете лестничном.
Но лучше – без него,
без выдоха, без отдыхов. Потом.
Потом-потом.
Потом я подсчитаю этажи.
Напрасно.
Эта фора... это – жизнь
прожитая спружинила чужая:
ты улетаешь.
Облако комфортно
протерто. Плед и смерть, и подлокотник.
Ты улетаешь.
Даже если ждешь.

г. Иркутск