Вероника ШЕЛЛЕНБЕРГ

СУРГУЧ НА СВИТКЕ ВРЕМЁН

* * *

Убереги, Господи, от сумы и тюрьмы,
укороти список моих утрат,
вынь меня из похмельной тьмы...

А первая рюмка идет на “ура”,
а вторая, прицепом, “уж будь добра”,
а третья... третья берет взаймы
у завтрашнего утра

Светлую головушку,
лёгкую ладонь,
лодочку-походочку,
глаза-огонь,
а ещё с мороженым хрустящий рожок
забирает за должок.

Да было бы перед кем прогибаться в долгу!
Укороти, Господи, список моих потерь.
Но четвёртая рюмка шепнёт: “Ещё не теперь,
повремени, вернуть помогу

Светлую головушку,
лёгкую ладонь,
лодочку-походочку,
глаза-огонь,
а ещё с мороженым хрустящий рожок
забирай на посошок”.

Опять наобещала, опять не отдала,
и на пятой пятерня прилипает, как смола,
на шестой всяк сверчок забывает свой шесток,
и ещё, ещё, ещё, ещё один глоток.

И... где же ты, головушка?
Где же ты, ладонь?
Лодочка-походочка,
глаза-огонь...
С тихим хохотом и свистом смутная слеза:
где у этой тройки быстрой
золотые тормоза?!

А последняя рюмка
из такой выползает тьмы,
что шевелятся волосы на голове у Неверующего Фомы,
разлепляются губы, силясь произнести
давно забытое имя:
Господи, пронеси!
Господи, пронеси мимо.

А последняя рюмка
по-своему щедра.
К бедному человечку
по-своему добра.
А последняя рюмка
не спросит ни гроша.
Всё, о чём она горит, –
душа, душа, душа...

* * *

Храму во имя Живоначальной Троицы
в Троице-Лыково, стоящему на
берегу Москва-реки...

Волны времени, как прежде,
Бела Лебедя качают
от отчаянья – к надежде
Троицы Живоначальной.

В глубь Серебряного Бора,
в ширь Московского простора,
в наши души льётся звон,
даже если разорён
храм... В пустые колокольни
небо... Небо видеть больно...
Льётся, льётся тихий звон...

Господи! Прости гордыню!
Звёзды кроткими свечами
окружают Храм во имя
Троицы Живоначальной.

Господи! Даруй смиренье!
Даже если храм разрушен,
из него растут деревья,
будто праведников души.

Сгинем мы... Уйдут другие...
Но на свет из тьмы печальной
нас возносит литургия
Троице Живоначальной.

* * *

Подумать только: жёлтые, как в детстве...
бордовые, багряные, как в детстве...
и охристые... вот слова какие
с деревьями я вынесла из детства.
А ничего с тех пор не изменилось!
Всё, что летело, пело, жглось, кружилось
и смешивалось на земле пахучей,
став гнетом прошлогоднего листа, –
бордовым да багряным назовется,
забудешь, – всё равно к тебе вернется,
попросится обратно,
на уста.