Как подлодка – моя квартира,
Затонула она давно.
Но храню мир ушедший, милый –
В этих снимках, этом кино...
Ночью форзи вокруг летают.
И обои сверчат-трещат.
Полки книжные сна не знают,
Рассыхаются, голосят.
Вот свеча, вот вода святая...
Мама, мама! Угомонись...
От м е т р о т ы спасла, я знаю.
По-хорошему мне приснись!

...И ты снишься. В глубь ветхой дачи
Ты отталкиваешь отца.
Лик его отрешен и мрачен.
Смерть на маске его лица!
Я проснусь и не буду плакать.
Оттолкнула ты смерть – не папу...

Вновь мы спорим с тобой. О чем ты?!
Похудела как, Боже мой...
Малорослая, как девчонка,
Суетливая, как прибой...
Слышу голос – такой знакомый!
Навсегда ушедший в зенит.
Окликает, как в телефоне.
“Будь спокойна!” – мне говорит.
Беды бросились к водопою,
А я, дура, ищу покоя.
Потому что беда из бед –
Голова, где покоя нет...

3.

Когда, на второй день, я пришла в Покровский монастырь к Святой Матроне перезаказать Сорокоуст (за упокой), нечаянно, за минуту
до выхода из храма – ведь я спешила, я опять спешила, я отпеть спешила, я не всё решила и, спеша, грешила... и вообще жизнь москвича –
в давке сломанная свеча, – ненароком я кинула
взгляд на алтарь.
И о б о м л е л а.
Потому что, левей алтаря, ты стояла, мама моя.
У кануна. В профиль ко мне. Со свечой в руке.
С опущенными долу очами и крайне серьезным лицом. Пальтишко демисезонное синее твое, знакомое, потёртое. Твой темно-синий беретик. Даже манера выправлять края его на виски,
не подворачивать, – твоя! Твоя – седеющая волнистая прядка, мочка уха, щёки в морщинках, осанка... горбинка... животик... твой лоб и твой нос. Лобик ясный, а нос – рязанский!
И росточек... Всё правильно: мне по плечо...
И глаза книгочия – глаза для очков...
И твоя о п р я т н о с т ь в одежде, равнодушье
к пустышкам грешным. Никогда не красилась мать. Я умела это понять. Я смотрела
на ч е л о в е к а, что дошел до скончанья века!
Маму толкали, задавали глупые вопросы –
она отвечала лишь судорожным движеньем мускулов щёк. И продолжала недвижно стоять, глаз не поднимая, губ не размыкая,
даже не крестясь...

В ней самой, знать, слагалась молитва такая...
Честной этой молитве не нужны были жесты.
Да и вряд ли спешила мама в рай,
где блаженство...
Не грёза. Не статуя... Теплая и живая, мама долго стояла, страшенная и немая.
Я подошла ближе. Совсем, совсем близко!
Ты всё так же стояла прямо. И глядела в себя...
Ты прощалась со мною, мама!
Ты ко мне прилетела, догнав у Матроны...
Я морщинки твои разглядела.
Их было чуть более, словно...
Вся ты строже и глубже была. Да!
Ты п р е о б р а з и л а с ь!
Свет мирской суеты отлетел от нездешней аскезы лица.
Ты недвижно молилась...
Может, ты, наконец, пожалела беднягу отца?
Он давно тебе, возрастом, сын...
За него ты взмолилась?
За других, дорогих?..
За, живую покуда, меня?..
И не горе, не радость тогда испыталось – схватила меня неземная прохлада огня...
Ты стояла пред Богом. Я всё понимала.
Я Матроне и Небу хвалу прошептала.
Не дождавшись, что ты обернешься,
я прочь убежала...
Так нам нынче стихи пишет Небо само.
Не придумать такое письмо.

г. Москва