Я – супертяж.
Мой вес превышает 91 килограмм.
Зачем мне встречаться с Кушнером-легковесом?
Или средневесом Рейном?
Если уж сходиться на ринге,
так с Велимиром Хлебниковым,
Павлом Васильевым и Леонидом Губановым,
Пабло Нерудой и Шарлем Бодлером,
или Андрюшей Нитченко из Сыктывкара!
Заброшу стихи. Буду смотреть
передачу “Нокаут”.
Жизнь проходит, а я еще
морду никому не набил!..
РАЗМЫШЛЕНИЕ НАД ЦВЕТКОМ КИТАЙСКОЙ РОЗЫ
Всю гадость мира, кажется ему,
распахнутым бутоном поглощая,
он белый свет, как пагубную тьму,
пунцовым пестиком – радаром рая,
бордово-бархатистыми пятью
тычинками улавливает, тычет:
мол, не пора ль такому бытию
пойти на вычет? –
китайской розы разовый цветок,
не одобряя ни левкой, ни астру,
спешит заныкать музыки виток
враждебной – в граммофонный раструб
и слепнет, глохнет, жертвенный удав,
не позволяя вглубь ствола и веток
кускам непереваренного света
проникнуть, но, скрутив себя и сжав,
он выглядит попавшей в кипяток
клешнею рачьей. Видимо, за сутки
со светом что-то сотворил цветок,
так быстро помутившийся в рассудке.
* * *
Когда его кверху позвали,
он понял, согбенный в калач:
уже полустерты скрижали,
и он уже – полузряч.
КТО-ТО ВСПОМНИТ
Кто-то вспомнит, что видел меня в последний раз
переходящим в Перми из борделя в бордель.
Или как первым делом я поминал Колчака
у зрачка Ангары на виду Иркутска.
Или нет – будто мне Андрей Вознесенский
орден вручал в Золотой Орде
за высшие достижения
в области литературы и искусства.
– Это было в одна тыща триста каком-то году –
устюжане на выручку вятичам шли,
да во тмище овражной хрипя,
посекли друг дружку. С тех пор он: “Россия, овраг – твоя чаша –
Раздерихинский, в коем своя своих не познаша.
Вспомнишь ли в том овраге меня?!
Я не вспомню в овраге себя”.
– А спустя шесть столетий,
во время расстрела парламента
кто звонил в редакцию “Юности” и витийствовал: “Мне наплевать!
Запятую поставьте (тут залп!),
двоеточие (пламя-то!)...”
Ну, кому же в овраге охота себя вспоминать?!
– А в две тысячи третьем году
он так истово сжал 1 галер
в галерее Листвянской с профилем Пламеневского,
будто клякса он с пушкинского пера
и другие юродивого оболгали,
и чеканить-то профили не с кого...
Хохотал на пожаре: “Картины плывут в небеса!
Тут фамилия чиркнула, а не проводка, придурки.
Он вам пламя оставил.
Ну, если – не вам, тогда – Юрке”, –
кто-то вспомнит, что слышал меня.
Я не вспомню, что слышал себя.
Но зато я подслушал –
твердил мужичонка на Вишере:
“Моторист я. И ниже меня – лишь вода”.
Ну, а вы
вавилонские песни заводите: “Вы не видели? Вы не слышали?”
Есть еще мужички-с ноготки:
стать бы тише воды, стать бы ниже травы...
Если – стану и если меня,
как ни морщи лобешники, вы не упомните,
был кому-то я кум, односум,
деверь, зять или сват,
вот тогда-то и молвите:
“Полноте! Нами водят в упор не те!..
А бомжи, как шары золотые,
головами легли на асфальт...”.
ПОДЛОДКИ СНА
Во сне моем космическом, косматом
всплывают не безмолвные колодины –
подлодки, переполненные матом,
который не дойдет до Родины.
г.Пермь