А посему, хотя неровен час,
есть дерево, которому ты равен,
и берег, где уже не будет нас.
Ты на него ступить сегодня вправе.

* * *

Не подвиг то, когда весь пляж
и даже девушка одна
встают, чтоб лицезреть кураж
пловца, чья маковка видна.

А подвиг то, когда никто –
лишь ты да темная река
со страхом ведают про то,
как их натура широка.

С ХОЛМА НА ХОЛМ

По пятницам в курортном кабаке
я девушкам гадаю по руке.
“Вот – холм Венеры, – говорю. – Тут – страсть.
Вот – холм Юпитера.
Взобравшись на него, легко упасть.
А вот – абсент. Мы будем пить его...” –

“Солодкой пахнет! Нам бы водки с соком”, –
твердят они, а я им – о высоком!..

Да, нефтяные девушки Полазны
бесхитростны, но ведь не безобразны.
Закроют бар – открыт сосновый бор.
И я с тремя девицами по бору
иду и всё целуюсь без разбору,
и мне по нраву этот перебор.

“Айда в ночной реке купаться, да?!” –
на холм Луны они меня подталкивают.
Уже я не гадаю, а поддакиваю
податливо трем девушкам: “Айда...”
И на вопрос: “Не пробовал в воде?..”, –
я их не переспрашиваю: “Где?!”

А там – часы песочные луна
на зыбь речную ставит и, бесчинствуя,
в стекле воды за лунными песчинками
с холма на холм несет меня она.

ТЕНЬ ТИНЯКОВА

Со старой нищенкой, осипшей, полупьяной,
Мы не нашли угла. Вошли в чужой подъезд.
Александр Тиняков

По пояс – в тине, весь – в тени,
но мордою багряной – к свету:
– Подайте бывшему поэту! –
он просит ангелов. Они,
поэта в нем не признавая,
но бывшего поэта чтя,
швыряют из карманов рая
монеты мелкого дождя,
как если бы по горло – в нимбе,
весь – на свету, лицом – во тьму
он демонов об анонимке
молил надсадно, а ему

одни лишь лестные посланья,
где есть обратный адресат,
шли без труда и угасанья,
рай выворачивая в ад.

– Подайте бывшему поэту! –
гремя веригами веков,
в тени и тине Тиняков
чеканил чистую монету
средь проституток и плевков.

Был Тиняков. Я сам таков.
Среди плевков и проституток,
очей, околышей, оков
пример мой мерзостен и жуток.
Но есть последняя строка:
– Подайте бывшему поэту! –
в хребтину мира острога
за то, что был поэт – и нету.
Зато деньга – на сотни га,
в подъезде старая карга
и та сипит: – Гони монету!

И Тиняков напомнил свету,
что жизнь поэта – дорога.

СТИХИ МРАКОБЕСА

Памяти царевича Алексея Петровича

Я с ужасом взираю на компьютеры,
как если бы царевич Алексей
в Европу окна – душу русскую как пьют они! –
увидев по России всей,
воскликнул: – Не в Европу, а в Россиюшку
оконца-то и нету им конца!
И взглядом поискал бы Ефросиньюшку,
как правду, что в ногах отца.

Берется Русь, заузданная узами,
за старое иль новое опять,
а надобно Россию за неузнанным,
за непочатым временем искать.
– Где сын казнен отцом, там нет двуперстия,
и дух святой – не зонт японский, чтоб
при сём сложиться в Троицу, как бестия, –
сквозь бедствия корит нас протопоп.

Я свертываю время до царевича,
до Алексея: зелено зело!
Что вытянуться даже и до времечка
не смело, то, однако, не прошло...
В той неприкосновенной, в той несбыточной,
в той матрице, запас ее копя,
вдали от Интернета, как от пыточной,
немыслимо отречься от себя.

Ты – в будущее? Глажу против шерсти я
его. А ты – по шёрсточке? Ну, гладь.
До встречи там, где можно непрошедшее
на будущее примерять.