Спускаясь в беседку, Лариса знала, что там ее ждет всегдашний сюрприз: за столом совершенно беззвучно, сидят в ожидании человек тридцать-сорок.
При появлении желанной гостьи, они все разом поднимутся и вместе с приветствиями начнут петь в ее честь грузинскую величальную. Кто хоть раз в домашней обстановке слышал мужское грузинское многоголосие, никогда его не забудет.
Ларису всегда смущало, что Илора непременно всем собравшимся говорила одну и ту же фразу:
– Это мой подруга Лариса. Который сделал мне диплом. А теперь – я кандидат, а буду доктор.
Такая откровенность льстила гостье, но и смущала. Ей трудно было представить, что где-нибудь при российском застолье кто-нибудь из бывших однокурсниц так же признался бы перед всеми в своей некомпетентности. Мало ли кому она, которой учеба давалась легко, помогала в те годы!
Илора была одна такая. По ее знаку собравшиеся за столом провозглашали тост за тостом, и все – за студенческую подругу хозяйки дома...
Застолье иногда длилось до поздних звезд. Отношение к почетной гостье было таким уважительным, что грузинские мужчины – в подавляющем большинстве предостаточные ловеласы – держали себя, как на дипломатическом приеме.
Небо над Маджеркой становилось по-южному черным, глубоким и очень спокойным.
Почти рядом, как далекие крохотные кастаньеты, шлепались о гальку пляжа волны невидимого моря. Запах мандаринов, на котором был настоян ночной воздух, уводил воображение в какую-то далекую Андалусию; где Лариса никогда не бывала.
Хотелось немедленно бежать к морю, окунуться в него, потопать ногами по кромке волн. Обнять руками сразу весь мир. Но Илора категорически запрещала в день приезда, да еще ночью забавляться с морем. Вообще Ларису всегда удивляло равнодушие местных жителей к солнцу и морю. Грузинки так всеми мерами избегали солнца, а море воспринимали, как нечто навечно впечатанное в окружающий мир.
А еще она поражалась, как скромно и бедновато жили в Сухуми на улице 8 марта родители Илоры – настоящие потомственные князья. Не раз спрашивала себя, как смогли выжить в революционной мясорубке эти люди.
Однажды, после многократных расспросов, илорин отец сказал очень просто:
– Когда все другие думали, что те горлопаны поорут, поорут и разбегутся, И все останется по-прежнему, я понял, что пришли они навсегда, насовсем. Отдал сады, отдал землю, отдал дома. Отдал золотое оружие дедов, врученное им русским царем за храбрость. Отдал все. Оставил себе этот недостроенный дом. Раньше в нем жили сезонные сборщики урожая. А сам пошел в колхоз работать счетоводом. Вот и выжили.
Он очень хорошо говорил по-русски. Высокий, прямой и розовощекий старик, вечно окруженный стайкой внуков и правнуков.
В доме на улице 8 марта существовал только второй этаж. Первый так и не был достроен. Пять сыновей и дочь выросли в этом доме с крохотным садиком.
Две старые груши, три виноградных лозы – вот и весь сад. Но как мирно и тихо протекала жизнь в этом доме и в особняке Варлаама и Илоры в селе Маджерка!
И вот этот мир рухнул. Началась абхазская война. Два народа стали делить одну и ту же землю.
Зачем?! Разве не хватало на всех солнца и моря?

Лариса упорно писала письма, опускала их в почтовый ящик. Но они не приносили ответа на ее многочисленные вопросы. И ни разу ни одно из них не вернулось назад.
Года через два к себе на родину в отпуск поехал обрусевший абхазец. Лариса передала с ним письма в Сухуми и в Маджерку.
Вернулся совсем внезапно. Его отец погиб в той войне. Не удалось даже отыскать его могилу. Родительский дом разрушен снарядами.
Сквозь крышу дома на улице 8 марта проросли травы. А все села вокруг Сухума (абхазцы упорно так называют свой город) сожжены.
Никто и ничего не знал о семье Гарганждия, о жителях Маджерки, где до войны проживали почти сплошь грузинские или смешенные семьи.
Один старик под страшным секретом рассказал, что во время войны женщин окрестных сел с детьми загоняли в водопропускные трубы под дорогой и бетонировали те трубы с обеих концов. Но он не мог знать, были то грузинские или абхазские женщины и дети.
Теперь Ларисе оставалось узнать, молиться за здравие своей Илоры и ее семьи или за их упокой. Только крохотная фотокарточка Илоры с той поры всегда при ней. Так когда-то близкие родственники в Грузии носили снимки умерших на своей груди.
– Илора! Надежда умирает последней. Где ты, милая и прекрасная моя Илора? Сберегла ли свое долгожданное дитя, рожденное в таком позднем возрасте лет за пятнадцать до гибели твоего дома? – Эту полумолитву повторяла Лариса перед сном. – Наверное несколько лет море выплевывало окровавленные трупы. Вышвыривало на гальку пустые гильзы патронов. Хочу верить и верю, что ни одна из них не вмещала в себя смерть твою...
Как давно это было! Неужели красивые парни-абхазцы, с которыми она танцевала в доме отдыха Тумиста, взяли в руки оружие и вершили свой страшный суд над беззащитными женщинам детьми?
Мир перевернулся. Все сдвинулось со своих мест. Может быть, бродит по дорогам земли беженка Илора – последняя грузинская княжна с длинными серыми глазами? Стройная и гибкая, как виноградная лоза...
От беды и горя поседели ее волосы, но никуда не могла деться ее стать и гордый классический профиль.
Где-то шлепает опозоренными волнами Черное море. В простреленном небе висят громадные удивленные звезды. Над разоренным домом Варлаама и Илоры кричат оголтелые галки и вороны, а в бывшем винном погребе в избытке расплодились никем не тревожимые крысы.
Куда ты катишься, мир? И зачем? Что надо тебе для спасения тишины?
Нет ответа. Только ветер заметает песком бывшие человеческие жилища. Да качает на ветках никому не нужные мандарины у развалин дома твоего, Илора.

г.Зеленогорск