А ты уже в мыслях был твердо готов
вернуть золотые года...
– О чем вы? – спросила. И веник цветов
воткнула в кувшин. – Ты куда?
Кирилл, наливай! Жизнь прекрасна вполне.
Кирилл к губернатору вхож...
Сидели и пили. А мальчик в окне
смеялся и так был похож...

ВОЗЛЕ ХРАМА

Ивану КЛИНОВОМУ

Сплю и не сплю... поднявшись рано,
у окон вечности стою
и ангелам, лишенным сана,
я подаянье подаю.
И если вдруг простит их Боже,
они, запомнивши меня,
небось, потом помогут тоже –
поселят дальше от огня...

* * *

Дмитрию КАРЕЛОВУ

Интеллигентный город Ленинград.
Здесь Бродский жил, а ныне грустный Кушнер
заходит одиноко в Летний сад.
У памятника кто-то нос откушал.
И бомж лежит в кустах. А на вопрос:
– Вы кто? – он скромно отвечает: – Дельвиг.
А ветер ледяной сквозит до слез,
и кажется, что длится понедельник.
Здесь нет броневиков и баррикад...
Здесь иноземных вывесок сиянье...
Интеллигентный город Ленинград
стал Петербургом... странное названье.
Кто буркнул, чтобы к немцам шли в полон?
Да кто же встал бы против Петрограда?
И что тут сохранилось? Только Он.
На жеребце. И спрашивать не надо.
Не назовет же он себя: – Чубайс.
Иль Путин... Гневно лишь сверкнет очами,
когда мы здесь теснимся, суетясь,
и фотовспышки спорят с небесами.

* * *

Насте ЗУБАРЕВОЙ

С Енисея двинулся туман...
Растворились избы, лодки, весла.
Лайка белая моя исчезла.
Лишь костер видать... и то обман –
кто-то зажигалкою мигнул,
прикурил... а кто-то брякнул цепью
и отплыл... вдали протяжный гул –
теплоход идет, как буря степью...
Рыжий бомж – зовут Протуберан –
завопил: меня, меня забыли!..
И хохочет... он хохочет – или
плачет?.. здесь не разглядеть. Туман.

СЛУЧАЙ НА БЕРЕГУ

Насте ВИШНЕВСКОЙ

В том городе, где улочки кривые
не распрямятся, верно, никогда,
где, помню, в парке девочки – седые
(такая мода славилась тогда),
где у мальчишек – до улыбок челки,
да синий спрут угрюмый на руке,
в том городе, где на базаре – толки
о найденных русалках в озерке,
и мы бежали – и одна похожа
вдруг показалась на тебя, тебя...
неужто ты могла решиться, боже,
сгубить себя?!..
Неужто из-за слов неосторожных
так можно мстить... да я готов, готов
молчать отныне рыбой на рогожах,
кусая ртом лишь запахи цветов...
готов за те бессмысленные шутки
лизать твои кривые каблучки...
О, там записка! Покажите, суки,
менты поганые, те две строки!
Но это не ее, родные, почерк!
Но это почерк вовсе не ее!
О, как я счастлив! Как все стало проще!
Ты дома? Где ты, счастие мое?
– Я здесь.
– Ах, это ты, моя кривляка!
Пойдем в кино, где больше темных сцен!
– Пойдем, коли боишься, забияка,
моих сияющих колен.
– Да, я боюсь. Схожу с ума немедля,
когда мы рядом.
– Отойди за метр.
– Люблю тебя.
– Мели, мели, Емеля.
– Ослеп!
– Ах, говори еще, Гомер!

* * *

Веронике ШЕЛЛЕНБЕРГ

А что есть Муза? Друг мой милый,
порой она – милиционер,
тебя резиновой дубиной
не убивший, например.
Или неодетая девчонка
вопящая из “воронка”,
что любит, любит, любит черта...
– Он отомстит наверняка!
Всё – Муза. Музыка и мука,
и дом твой узкий, и вино.
В цветах лежит старухой Муза.
Влетает бурею в окно.

г.Красноярск