Иван ВОРОБЬЁВ

* * *

Стала неряхой зима,
Не крахмалит
Своих простыней,
В серой рубахе
В сени сырые
Заводит.
Дом был не твой,
А теперь
Он и вовсе ничей,
Дым из щелей,
И на матице
Копоть.
Что от души
Остаётся?
Добро бы зола –
Веником смёл,
Из дома вынес
И из совка не просыпал.
Что-то черны,
Полотенца сниму.
Зеркала.
Не торопи,
Отдышаться дай
В воздухе сиплом.

* * *

Что за флейта? –
Просвет и проём,
Просквозило
Широкие скважины.
Губы стынут,
К губам поднесём,
Неуклюжим крылом
Загораживать.
Ветер вдоль колеи,
Поперек
Мост железный
В косых поперечинах.
Отогретую
Флейту берёг,
И теперь
Уже пятиться нечего.

Алексей ШМАНОВ

СТРЕКОЗА, ПОХОЖАЯ НА...

Стрекоза похожа на стрекозу.
Сравнение с вертолетом МИ-6
сбито где-то под Кандагаром,
дай Бог память, в восьмидесятом.
Тогда были полные баки и ни капли крови на белых камнях,
лишь закопченный остов со вспоротым брюхом
и много-много слез
в Таганроге, Москве, Могилеве
и в кишлаке на Памире,
название которого труднопроизносимо...
А стрекоза летала и будет летать,
пока
конопатый, как сито, мальчишка –

юный, твою мать, натуралист –
не поймает ее дырявым сачком из марли и
не оборвет крылья –
просто так, без всякой злобы.

ЖЕНСКАЯ ЛИТКОНСУЛЬТАЦИЯ

Что она думала, когда я красным,
плохо заточенным карандашом
входил в юную ее прозу?
Что я сам думал в 20 лет?
“Лучше бы они занялись любовью
прямо здесь, –
думал я, двадцатилетний, –
на широком полированном столе союза российских писателей.
Какая, к черту, литература?
Разве не видишь – любознательная бретелька
хрипло кричит с ее плеча: “Пиастры, дурак!”
Разве тавтология то,
что именно два тяжелых шара тщатся порвать
тесное платье?
Ах, ты не любишь повторов?
Пусть будет одна в неожиданном месте,
скажем, сбоку... “Дурак, пиастры!”
Ты хочешь знать,
какой смысл она вложила в рассказ?
Никакого!
Его не так уж много, этого смысла,
он весь уместился уютно
под прозрачными трусиками меж ее ног...
Весь без остатка смысл этого мира...”
И еще я думал, двадцатилетний,
что Земля – шар, похожий на школьный глобус,
а теперь знаю, она – плоский,
как карта Аравийского полуострова,
лист бумаги, на котором
скоро не останется чистого места.

Юрий АСЛАНЬЯН

* * *

Наедине с тобою, брат,
хотел бы я побыть.
Михаил Лермонтов

У меня братан – бандит,
в пермском лагере сидит
и перо стальное точит –
погубить кого-то хочет...

Я сказал бы брату: “Брат,
разве кто-то виноват?
Если будем – не помрем,
распиши меня пером!
Наколи себе рисунок!
Эту свору не связать,
эту злобную фортуну
в карты не переиграть”.

Я сказал бы брату: “Брат,
возвращайся, брат, назад,
уноси в горячке ноги,
но не засветись в дороге
в сорок белых киловатт.
Потому что время – ворог,