Он плюнул на удачи
И старые долги:
Ему Маруф-башмачник
Тачает сапоги.
Султан резвится в ванне
Средь бликов терракот.
Везир уснул в диване,
Как мамин черный кот.
Беды худой мизинец
Не трогает дверей.
Проклятый магрибинец
За тридевять морей.
Продлись, продлись, мгновенье
В гульбе и похвальбе!
Дозволь в любви и лени
Пожить Али-Бабе!
Аллах! На месте сада
Не надо делать ад!
Не только для Багдада,
Совсем не для Багдада,
Храни, храни Багдад!

ДАНКО

Как хорошо, укрывшись пледом,
Предаться неге и комфорту
И выпить стопку за обедом,
И целый мир отправить к черту,
И объявить опасным бредом
Правдоискательские штучки,
И стать седым солидным дедом,
И вслух читать любимой внучке
О славной курице Чернушке,
О царском чаде в бедной зыбке,
О Горбунке, об Огневушке,
О золотой мудреной рыбке,
Да обо всем! – от бумеранга,
От Ганга, сленга и до танго,
Но никогда о сердце Данко!
Шиш! Никогда о сердце Данко!
Она – нормальная гражданка,
А у него – слетела планка.
И для чего ей этот Данко?!
Ее судьба – директор банка!
Меж тем с глухого полустанка
По лужам, кочкам и кустам
В рассветный час шагает Данко,
Прижав к груди чего-то там.
Чудной цветок? Червонный рубль?
Да приглядитесь, кто не слеп!
Большой горячий красный уголь?
Большой горячий круглый хлеб?
И кормит каждую синицу,
И сыплет в каждую гряду,
И рвется в каждую темницу,
И чует каждую беду!
Несет его от дома к дому,
С этапа гонит на этап,
Наперекор тому, седому,
Который слаб, который раб.
Бывало, кликнешь: “Где ты, Данко?”
А он уже под дулом танка!
И эта вечная болтанка,
Она, конечно, губит Данко!
К тому ж подонки и поганки,
Пращи, рогатки и берданки –
Все норовят пульнуть по Данке,

Что на войне, что на гражданке!
А он не косит, не матросит,
Стремясь остаться на плаву,
И ничего себе не просит,
А просто падает в траву.
А соплеменники, по Данке
Не торопясь пускаться в рев,
Сбирают бренные останки
И втихаря бросают в ров.
Вот вам людская благодарность!
Ее давно в помине нет!
Растратит без толку бездарность
Его души горячий свет...
А танки... Кто их помнит, танки?!
Дряхлеет век, наглеют янки...
Издох автобус на стоянке,
И совершенно не до Данки!
Но, может, лет через... немало,
От сирых мест за много миль,
В краю, куда не проникала
Родимых рвов сухая пыль,
Влюбленный шут, директор банка,
Наивен, хоть и просвещен,
В объятьях милой вспомнит Данко
И скажет Данке: “Danke schцn!”

* * *

Вздох иль подобье вздоха
В мокрых ветвях ветлы?
Это пришел под окна
Ангел Росы и Мглы,
Встал на краю надежды
И световой черты.
Влажны его одежды,
Стерты его черты.
Он пуще зверя чуток,
Темен и безголос.
В мрачное время суток
Бдеть ему довелось.
Небо грозило градом,
В сердце твоем – черно.
Вот он и бродит садом,
Вот и глядит в окно.
Знает он, что творится
Ночью в росе, во мгле.
Боль твоя растворится
В хмеле и в ковыле,
В пятнах тумана, в споре
Рыб и камней с рекой.
Он не поможет в горе,
Но принесет покой.

* * *

Ах, не было крыши ни краше, ни выше,
Но съехала крыша! Адью!
Извозчик, извозчик, потише, потише
Хлещите лошадку свою!
Не то чтобы с горя, не то чтоб с устатку,
Не то чтоб гноили в тюрьме.
Умора! Увидел, как били лошадку,
И враз повредился в уме!
Пускал бы уж нюни под флейты и скрипки,
Копил бы в себе благодать.
Да где ж тебе, душенька, тонкий и хлипкий,
Над быдлом отжившим рыдать!