Виктория ВАСИЛЕНКО

АНГЕЛ МОЙ

Ангел Сидорова был таким же пухлым и светловолосым, как сам Сидоров. И оба не знали, откуда они появились на свет. Просто однажды возникли – и все. Когда Сидоров впервые раскрыл глаза, он увидел толстого небритого мужика в белой шапочке. Сидоров испугался и заорал. Ангел тоже заорал, только неслышно.
Ангелам не положено, чтобы их слышали.
Но мать Сидорова, родившая его вопреки возрасту и мнению соседей, подозревала все-таки, что ангел есть. Иначе, думала она по ночам, укачивая больного и сопливого сына, она его бы не родила. Потому что мир Сидорова не ждал и не очень-то хотел. У него таких вот сопливых сидоровых тьма-тьмущая. Одним больше, одним меньше – какая разница. Хотя лучше бы поменьше. Судьба Сидорова была расписана наперед – ни гением ему не быть, ни героем. Где вы встречали гениев с такой фамилией? И, в общем-то, по большому счету, все равно, станет он рождаться или нет. Однако мать Сидорова решила по-другому и родила его от женатого мужика, который старательно вспахивал убогие поля одиноких некрасивых женщин. Ему было не жалко, а если кому-то от этого радость, тоже ничего. Не зря прожил, значит. И когда он вспахал и засеял это поле, слабосильный росток-Сидоров вцепился в него судорожно и крепко и не отпускал, пока не родился. Но сам Сидоров ничего об этом не знал. И ангел еще не знал. А мать подозревала – было что-то такое, было. Кто-то толкал ее сына на свет, вдыхал в него душу живую. Но зрение у нее было обычное, и ангела она видеть не могла. Иногда ангелу хотелось ей подсказать – да вот же я, вот!
Но ангелам не положено, чтобы их видели.
Так они и росли вместе с Сидоровым. Мать таскала сына в детский сад, и темными зимними утрами ангел плелся за хнычущим мальчишкой и некрасивой женщиной. Люди толкали ангела со всех сторон, больно наступали ему на босые пальцы, неприятно шуршали по слабым крыльям. Потом Сидоров с отвращением ел в саду кашу, и ангел сидел на крошечном, разрисованном цветочками стульчике и жалел Сидорова. Хотя то, чем питался ангел, было ничем не лучше детсадовской каши.
Но кому какое дело, чем питаются ангелы?
Период манной каши закончился, и ангел вместе с Сидоровым пошел в школу. Сидорова посадили за первую парту ввиду малости роста, ангел устроился рядышком на полу. Когда учительница ходила между рядами, ангел, успевавший задремать, торопливо вспархивал под потолок. Вверху было хорошо, теплое детское дыхание поддерживало его крылья, и можно было висеть там до обеда, но Сидоров, чувствуя пустоту рядом, задирал голову к потолку и забывал про уроки.
– Опять ты, Сидоров, ворон ловишь, – строго говорила учительница. И ангел виновато опускался вниз.
В конце концов, ему было поручено заботиться о Сидорове, а не о собственных удовольствиях.
Годам к тринадцати Сидоров вытянулся, и лицо его покрылось прыщами. Из-за них он чувствовал себя конченным человеком. Мать говорила сыну, что он дурень, и что вырастет – пройдет, но прыщавый и несчастливый Сидоров ей не верил. Ангел молча страдал из-за этой размолвки Сидорова и матери – ее он

тоже любил и жалел, и знал, что прыщи действительно пройдут, а царапина на любви сына и матери останется. Еще он знал, что Сидорова ожидает кое-что похуже, чем прыщи, но не угадывал, что именно. Поэтому внутри ангела поселился тяжелый скользкий комок, который мешал ему летать. Он чувствовал, что как будто предает Сидорова, не умея угадать и отвести беду. Иногда ангел даже тихонько плакал, презирая себя за неспособность заглянуть в сидоровскую судьбу. И чистоту этих слез омрачало подозрение, что плакал-то он и о себе тоже.
Потому что кто такой ангел Сидорова без самого Сидорова?
Но годы шли, а беды не случалось. Сидоров выправился, лицо у него стало чистым и ясным, и девочка Оля его полюбила. Вечерами Сидоров с Олей сидели в его крошечной комнате, вели какие-то бессмысленные разговоры, и ангел, чтобы не подглядывать невольно, перемещался на кухню, где хлопотала над ужином мать. Иногда он пристраивался на табуретке, прижав крылья к спине, иногда мостился под потолком, покачиваясь в потоках вкусного морозного воздуха из открытой форточки и струях пара из кипящей кастрюли с борщом. И, честное слово, мать Сидорова видела его. Если нет, то кому она тогда подмигивала и улыбалась, возводя глаза вверх? Ангел тоже сконфуженно подмигивал – ему нравился их маленький разговор. Им всем было тепло и уютно – матери , Сидорову, Оле, ангелу. И тогда ангел думал, что вот оно – счастье. И пусть Сидоров не гений и не герой, но есть смысл и в Сидорове – быть счастливым.
А значит, есть смысл и в ангеле.
Весной Сидорова призвали в армию. Сильно плакали мать и Оля, глядя на остриженного, растерянного человека в старой куртке. Новой посоветовали в армию не брать, все равно пропадет, а придет Сидоров из армии – куртка пригодится. Если он ее не перерастет. Сидоров оторвался от двух заплаканных женщин – пожилой и молодой, затиснулся в обшарпанный автобус, и они с ангелом поехали служить родине. Родиной оказалась обнесенная зеленым забором часть с до смерти убитой землей на плацу и чахлыми деревцами возле столовой. Сидорову выдали тяжелые сапоги, и в первые же два дня он начисто снес себе пятки. Ангел дул тихонько на кровавые мозоли, а больше помочь он не мог – так Сидорову было предписано. Хотя, если вдуматься, зачем нужны эти суровые испытания? Как будто бы солдат Сидоров становился от них лучше.
Но ангелу не полагается задавать вопросы. Не его это дело. Еще Сидорова переименовали в Петрова-Водкина. Скучающий старшина сначала обзывал его Ивановым-Петровым, а потом Петровым-Водкиным.