где не сыщешь возвратных следов,
и дошел до Эдемских садов.
В тех садах было столько газелей,
райских яблок, восточного зелья,
воздух негой цветов трепетал.
И блистал надо всем пьедестал.

Там дремало надмирное око,
в иудейской ермолке пророка.
Даль исчезла, но блазилась близь –
власти пирамидальная высь.

Ничего он не понял про это.
Не спросивший не знает ответа –
что пред ним? Он из чаши испил
и на камень ногой наступил.

И вскричала Великая Матерь:
— Будь ты проклят, поправший судьбу.
И ее подвенечное платье
шевельнулось в гранитном гробу.

***

Памяти деда Перфила
У нас рожденье – вечно,
а смерть у нас легка.
Воздвигнут гроб на плечи
четыре мужика.

Ни праздного народа,
ни слез на белый свет.
— Прости, — шепнет природа.
— И ты — прости, — в ответ.

И поплывут носилки,
пока в лугах роса.
И треск сенокосилки
заглушит голоса.

Есть небо, синь и ветер.
Двуперстие с крестом.
И так легко на свете –
на этом и на том.

УБИЙЦА СОБАК

Вышел к селенью.
В полуночном мраке –
серым кольцом окружили собаки.
Псы из селенья над мерзлой Олёкмой,
около смерти, от жизни далёко.

Что-то хотели узнать и унюхать –
запах свободы иль хлеба краюху,
свежую кровь на истерных унтах,
или берлог наркотический страх?

Сел я на снег и рюкзак отстегнул.
Съешьте охотника! Тут же уснул.

Ночь на снегу была веком двадцатым,
грозным посланьем земным адресатам:
вот ваш итог, заплутавшим во зле,
на мерзлоте, на продрогшей земле.

Но задымили крестьянские трубы,
печи затоплены, холод на убыль.
Псарня лежала кольцом вкруг меня.
Псарня теплом согревала меня.

Псы эти – лайки, овчарки, дворняги.
Ночь пролежал я в собачьем Бамлаге.
Спас меня псовый природный уют.
Встать попытался, они не дают.

Вместе примерзли мы к этому насту
сворой озлобленной, хищной, клыкастой.
С этого круга нельзя убегать.
Сука, спасенный, я стал их ругать.

Псарня ощерилась и заворчала.
Псарня утробно и злобно вскричала:
— Выйти отсюда живым не мечтай,
сука, для сук ты стихи почитай!

Стал я читать о свободе по-русски
лайкам якутским и лайкам тунгусским.
Русский мой ум прошибала слеза.
Злобно в собаках вскипала гроза.
“Что ты читаешь нам, сука очкастая?
Что нам свобода твоя безклыкастая?

Дикая псарня, чеченцы Сибири,
мы до сих пор ничего не забыли.
Вместе с чеченцами нас привезли
грызть эти кости российской земли”.
Я не хотел умирать одиноко,
около лжи, а от правды далеко.
Страшно мне стало, я собранным стал.
Взял карабин, их в упор расстрелял.
Вышел из круга убийца собак
и закурил свой последний табак.
Иней на крышах от солнца горел.
Мир озверел или я озверел?
Маугли северных джунглей России,
где меня бесы, спасая, взбесили,
ради вселенской беды и вины,
чтобы помощником стать сатаны.
Что мне народы, с рожденья косые?
Если их кровь – первородство насилья?
Если березы – славянства зеваки?
Если спасатели были собаки?
Что мне свобода, и холод, и мрак?
Я же убил меня спасших собак.

г. Чита