где жила одна старушка,
попросила её: “Мать,
разреши заночевать,
не стесню тебя, я рано
вместе с солнцем ясным встану,
отдыхать не стану впрок,
путь уж больно мой далёк”.
Дверь старушка отворила,
гостью в горницу впустила,
по обычью, разносол
весь поставила на стол.
После отдыха и снеди
повели они беседы,
ну, а женский разговор
не бывает шибко скор.
Марья с доброю старушкой
рассказали другу дружке
всё, что было и что ждёт
их на много лет вперёд,
над бедой погоревали,
а когда вздыхать устали,
то хозяйка в поздний час
начала чудной рассказ:
“Говорить я не хотела
про худое это дело,
но и прятаться невмочь,
может, чем смогу помочь.
Помню точно, жарким летом
на селе случилось это,
по деревне напрямик
незнакомый шёл старик.
Толстой палкой суковатой
пыль пахал он, как оратай
пашет полюшко весной
плугом или же сохой.
Как рассказывают люди,
ростом был старик по груди,
кривоногий, с виду злой,
словно чёрт иль домовой.
А наряжен был в одёжу,
что и пугалу не гоже
надевать, чтобы на двор
отправляться в свой дозор.
Увидав такую рожу,
осенялся всяк прохожий
за его спиной крестом
и спешил укрыться в дом.
Так он шёл, как ты намедни,
и свернул во двор соседний,
в тот вон дом наискосок.
Лишь ступил через порог,
не здороваясь с хозяйкой,
закричал: “А ну, давай-ка,
доставай из печки щи
и другую снедь тащи.
Отощал я по дороге,
как к весне медведь в берлоге,
люд всё жаден да горяч
зажимает, сволочь, харч”.
Дарья, так зовут соседку,
без расспроса и разведки
старика пинком под зад
угнала за палисад,
и со злости так отбрила,
как вовек не говорила
ни подругам, ни врагам —
не слыхать такого б вам.
Старикан, дослушав Дарью,
говорит: “Тебе на псарне
жить и лаять злобным псом,
сторожить хозяйский дом”.
К ночи лаять как собака
стала Дарья-забияка
и, на радость колдуну,
выть по-волчьи на луну,
а на третий день иль пятый
стала баба волосатой.
Из-под юбки вылез хвост,
и теперь она, как пёс,
вместо речи человечьей
им виляет нам при встрече.
Видно, есть что рассказать,
да не знает, как сказать”.
После этого рассказа
Марью сон оставил разом,
и она шагнула в ночь,
потому, как ждать невмочь.
Полетела птицей вольной
лесом тёмным, светлым полем,
в день иль два она дошла
до какого-то села.
В крайнем домике в окошко
тихо стукнула: “Немножко
дайте мне передохнуть,
больно тяжким был мой путь”.
Перед Марьей дверь открыли,
в дом любезно пригласили,
после ужина нескор
завязался разговор.
Людям добрым обсказала
гостья с самого начала
про житьё своё, про зло,
что змеёю в дом вползло,
как она пошла по свету,
чтоб самой злодейство это
отмолить у колдуна,
раз на ней лежит вина.
Говорит хозяин: “Чуден
твой рассказ, но нашим людям
быль известна почудней.
Много лет назад и дней
мимо окон наших прямо
шёл старик никем незнамый
невысокий, с виду злой
с длинной грязной бородой,
с толстой палкой суковатой,
в платье рваном. С ходу в хату
к Акулине он зашёл,
не спросясь, залез за стол,
стал кричать на Акулину,
как на глупую скотину,
в общем, требовать обед,
будто бы не ел сто лет.
Акулина, хоть и баба,
но широкого масштаба,
для неё такой злодей,
что вороне воробей.
Рассердясь, она ухватом
деда выгнала из хаты
в дверь открытую во двор
на потеху и позор.
И давай срамить нахала,
мне самой, мол, хлеба мало,
не тебе варила щи,