Где душный хаос смертного распада,
Где тусклого безумья светит зрак,
И тянет он, и не спастись от взгляда.
И тщетно ищет судорожный ум,
За что схватиться, сам себя торопит,
Но хаос — непомерен и угрюм —
Все доводы ума лениво топит.
И холодно нашептывает он,
(Душа мертвеет, медленно сползая):
“Ты случаем нелепым был рожден,
И жизнь твоя — бессмысленно пустая.
Все суета. Все тщетно. Все обман.
Уныла страсть. Мечтание убого.
И всякому предел единый дан —
В могилу одинокая дорога…”

Никто уже не смог бы мне помочь.
Вступала в силу власть безумной воли.
Но вдруг толкнуло — встать и выйти в ночь,
И повело под небо в чисто поле.
И зазвучал в сознанье небосвод,
Незримым светом душу омывая…
Мрак отпускал. И канул мрак. И вот —
С дыханием и силою высот
Душа соединилася живая…

Когда б я сразу понял — почему
Я не был тяжким хаосом уловлен,
И сдержан от сползания во тьму,
И на краю безумья остановлен!..
Но каждый — неразумное дитя,
И кто неразумение осудит?
Спасенный, в счастье лоб перекрестя,
Спасителя от радости забудет…

СОБОР

Мы не знали, куда добредём
Через хлябь октября и разора,
Но явились за сирым дождём
Величавые главы Собора.
Мёртвый пруд, источающий жуть,
Дух бензина и рёв автострады,
Но достаточно выше взглянуть,
И довольно для сердца отрады.
Высока и чиста белизна
Восходящего в небо Собора...
Это — Родина, это она
Над порой октября и разора!
Сколько ты, человеческий враг,
Красоты белоснежной порушил,
Чтобы властвовал яростный мрак,
Добивая ослепшие души!
Но остался опять посрамлён
Древний змей — искуситель вселенной,
Ты не волен, кровавый дракон,
Вынуть душу России нетленной,
И пребудет земля спасена,
И надежда людская продлится,
Если церковь — хотя бы одна —
Затеряется и сохранится.

1990

НА ДРУГОМ ЯЗЫКЕ

Закатился за озеро, прожит
День просторный, бесстрастный, простой.
Пронизав, облака не тревожит
Луч рассеянный, луч золотой.

Ты сегодня не сделал худого,
Не раскрыл молчаливого рта
Для недоброго, пошлого слова,
И котомка у беса — пуста.
В ровном шуме прибрежной дубравы
Под неяркою первой звездой —
Расправляются тихие травы,
Что примяты случайно тобой...
Что же душу гнетёт и тревожит,
Если нынче себя сберегла,
И назавтра, даст Бог, не умножит
Этой жизни присущего зла?..
Замирает душа одиноко,
Точно вольная птица в руке,
Ибо в мире и зло, и жестоко
Говорят на другом языке...

ДУБОВЫЕ ЛИСТЬЯ

Среди долины ровныя...

В пустоте ухода и улёта
Гулко устоялась тишина.
Глубь окостеневшего болота
Листьями дубовыми полна.
На белесой зелени болотной,
Остывая, светятся в тени,
Крытые окалиной холодной,
Вырванные силою,
Они.
Сумеречно в брошенных дубравах!
И такой недвижимый покой,
Что листва дубовая на травах
Не шуршит — грохочет под ногой.
Грохот, а не шелест или шорох!
Оглянись — оттуда, с высоты,
С купола осеннего собора
Рушатся железные листы...
И когда — испуган этим громом —
Прянет за бурьяны дальний лес,
Встанет дуб — зияющим разломом,
Трещиной по куполу небес.
Свет небес незыблемых — расколот,
Сникнет и остынет до зимы,
И сквозь вековечный русский холод
Глянут ледяные очи тьмы...

***

...и не знаю, что сталось со мной —
Я тоскую по дальнему дому,
Чуть закрою глаза — вижу снег под луной,
Санный след по безмолвью степному.
И лошадка трусит, и полозья скрипят,
И глядишь из тулупа на звёзды,
Спит, уходит село, дали мерные спят,
В лунном свете колеблется воздух.
Из тулупа на зимнее небо гляжу,
На безмолвную степь под луною,
И от мягкого сена, в котором лежу,
Вдруг потянет живою травою.
Я не помню — откуда дорога была,
Только радостно помню — дорога
Приближала меня до родного села,
До родного плетня и порога.
И не надо следить или править и гнать —
Меж оглоблями ходко и шатко,