Вадим МАКШЕЕВ
ШЕМЕЛА
— Шемела... Только что тут вертелась, а глядь, во-он уже
где. До чего же проворнущая... И впрямь — шемела.
Так отзывался о Наташке председатель колхоза, в котором я работал счетоводом
в послевоенных сороковых. Тогда впервые услышал я это слово — “шемела”,
и осталось оно в памяти, как понятие о чем-то очень подвижном и стремительном.
Весь наш обслуживающий персонал состоял в ту пору из тетки Соломеи, которая
спозаранку подметала, а раз в неделю мыла пол в колхозной конторе, сгребала
с подоконников скорлупу кедровых орешков, оставленную сидевшими вечером
в конторе мужиками и бабами, затем приносила в бачок с реки воды для питья,
после чего шла окучивать картошку, теребить лен или еще на какую-либо
крестьянскую работу, в зависимости от времени года. Поэтому обязанности
посыльного выполняли ребятишки, благо, кто-нибудь из них летом постоянно
обитался на полянке поблизости от конторского крыльца.
Мы с председателем знали, кто из них на что горазд: Генка был послушен,
но бестолков, Витька — ленив, Петьку вообще нельзя было никуда дослаться.
Зато Наташка была скора на ногу, и ей ничего не стоило “слетать” с одного
конца деревни на другой, когда требовалось кого-нибудь позвать. Только
скажешь ей, а она уже сломя голову бежит к кладовщику Тихонычу, чтобы
тот шел в контору с амбарной книгой, спешит с наказом в кузницу к дяде
Афоне либо несется за крутой лог к тетке Аграфене, чтобы та несла сверить
налоговые квитанции приехавшему финагенту. Случалось, схватится бежать,
не дослушав, и уже вдогонку кричишь ей:
— Еще Кувшиниху позови, деда Захара...
Была у нее страсть к лошадям. Когда приходило время убирать сено, копны
на покосе возили парнишки, девчонки — те шли на луг с граблями. Ей же
подавай коня. Самого ленивого мерина Серка, которого не мог распогонить
никто из колхозных мальчишек, ожгет таловой вицей, пришпорит пятками,
да как по-казацки гикнет — лошаденка ажно взбрыкнет и пойдет махом, кидая
копытами ошметки сырой земли. Ездила без седла, подстелив на спину коню
изодранный ватник, босые загорелые ноги вечно были в ссадинах, короткое
платьишко — вылинявшее, а волосы, и без того светлые, летом вовсе выгорали,
как переспелая солома.
— И пошто она девчонкой родилась, вся выходка у ей парнишечья, — покачает
головой иная бабенка, глядя, как гонит Наташка коня вскачь.
Наташка не обижалась, однако, если сильно начинали досаждать, за словом
в карман не лезла. На язык она была остра.
Жили они с матерью в домишке неподалеку от колхозной конторы. Мать ее
работала телятницей, пыталась и дочь привадить к своей работе, да не было
у той к ней стремления, помогала, но без охоты. Зато, когда по соседству
на конном дворе нужно было пособить конюху сводить на водопой лошадей,
тут уж оказывалась первой.
Школа в нашей Муромке была начальная — четыре класса, и ребятишкам, которые
хотели учиться дальше, надо было ехать за восемнадцать километров в
Тевриз. Наташка там сколько-то проучилась, но вскоре вернулась
домой. А уж коль так вышло — берись за работу. Не сидеть же у матери на
шее тринадцатилетней девке. Жили колхозники бедно — трудодень был скуден.
Не помню — то ли кто из возчиков в ту пору заболел, или просто из-за Наташкиной
привязанности к лошадям назначили ее возить почту. Летом письма и газеты
в васюганские поселки доставляли на почтовых катерах, зимой на перекладных
конях по зимнику от устья впадающего в Обь Васюгана до самого Майска,
что почти на границе огромного непроходимого болота, откуда берет начало
эта долгая извилистая река. За сотни километров от деревни до деревни
на запряженных в кошевки лошадях с колокольцами под дугами, чередуясь,
везли мешки с почтой колхозные ямщики. Досталось и Наташке возить на паре
лошадей почтовую кладь до Тевриза и обратно.
Издалека, бывало, услышишь в вечернем воздухе приближающийся перезвон
колокольцев и знаешь — за малым временем выпрягет Наташка заиндевелых
лошаденок, развешает в конюховке сушиться сбрую и, волоча по снегу полы
тулупа, принесет в контору мешок с почтой. А тут уже собрались колхозники
— кто ждет весточки от родных, кто газетку, а кто ничего не ждет, пришел
просто повечеровать.
Далеко в стороне от городов и оживленных трактов жили мы, и зимой лишь
санный путь связывал нас с внешним миром. Разные о том времени сохранились
у меня воспоминания — и плохие, и хорошие. Но в числе хороших, пожалуй,
на одном из первых, — прибытие почты. И вместе с почтой, как бы олицетворяя
ее, — Наташка, разрумянившаяся, в тулупе до пят, с мешком газет и писем.
С каждым прожитым годом отодвигалась в прошлое война, жили еще трудно,
но уже по-иному. Если прежде колхозы, чтобы выполнить обязательный план
госпоставок, почти бесплатно сдавали на приемные пункты зерно, молоко
и предназначенный на убой скот, то теперь за всё начали платить, и стало
что получать колхозникам на их ранее нищениские, нелегко доставшиеся трудодни.
Появилась мануфактура на полках в сельпо, можно было купить в лавке сахар,
конфеты, необходимую посуденку, вновь, как до войны, стали наши деревенские
собираться на гулянки по праздникам... Отсидев за одним застольем, шли
скопом к другому, пели протяжные, берущие за душу старинные песни...
А в конце пятидесятых годов начались вовсе большие перемены в нашей жизни.
Глубоко в земле под тайгой и васюганскими болотами нашли геологи нефть,
и потянулись по весне с низовья баржи, груженные
Скачать полный текст в формате RTF